Валентин Катаев - Я, сын трудового народа

Семен и его мать низко и важно поклонились сватам.

– И вот что, – сказал голова, – я и так из-за этих ваших глупостей цельный день потерял. У меня в Совете дело стоит. Надо еще списки составлять на клембовские сельскохозяйственные машины. А то люди не смогут вовремя посеять. Так что будем это дело скорее кончать. Зарученье сделал, теперь тем же ходом сделаю змовины, а дальше крутите сами, только, за-ради бога, в церкву меня с собой не тащите, бо все равно не пойду.

Тем же вечером Семен в походной форме, с Георгиевским крестом и бебутом на поясе, но, конечно, без погонов, в сопровождении старост, матери, Фроси и еще некоторых соседей, приглашенных в «бояре», вступил в дом Ткаченки.

– Ну что ж, Котко, здравствуй, – сказал бывший фельдфебель.

– Здравия желаю, Никанор Васильевич.

– Пришлось-таки нам с тобою еще раз побачиться.

– Так точно.

– Давно с батареи?

– Прошлого месяца пятнадцатого числа уволился по демобилизации.

– Очень приятно. Орудия и коней, звычайно, со всеми обозами так и покидали немцам?

– Кони и орудия остались на месте, только они уже теперь считаются Рабоче-Крестьянской Красной Армии.

– Вот оно какое дело. Так, так. Значит, батарея целая. Кто же за командира?

– За командира наш вольноопределяющий Самсонов.

Ткаченко чрезвычайно высоко поднял брови и, сделав детски невинные глаза, обернулся к гостям.

– И вы подумайте только, – восхищенно пропел он тонким голосом, – вы подумайте только, господа, – чи, извиняйте, товарищи, – какая теперь в армии интересная служба пошла. Обыкновенный вольноопределяющийся целой батареей командует. Ну и ну! Довоевалися. Когда так, ты бы себе, Котко, мог под команду взять не меньше как артиллерийскую бригаду. Очень свободно. Что ж вы, дорогие сваты и гости, стоите на ногах? Седайте на стулья.

– Ваша хлеб-соль, наша шнапс, – сказал матрос, вытаскивая из-за пазухи новый штоф. – Итого один да один – два. Арифметика.

Тут как бы впервые соединились два хозяйства – жениха и невесты. И начался пир.

Пока голова и Ткаченко вяло сговаривались насчет приданого, пока матрос, еще не разыгравшись, осторожно прохаживался пальцами по басовым клапанам своей гармоники и бросал томные взгляды на Любку, пока обе матери, утирая новыми, еще не стиранными платками мокрые от слез носы, говорили друг другу в уголке ласковые слова, вспоминали молодость и считались родней, пока дивчата застенчиво пересмеивались, не решаясь запеть, – Семен сидел, задвинутый столом в угол, и старался не смотреть на Софью.

Она, как ей и полагалось по обычаю, одиноко стояла у порога. Маленькая слеза висела на ее слипшихся ресницах.

Но вот она одернула кофту, подошла к жениху, поклонилась ему и молча подала на тарелке платок.

– Правильно, – заметил голова.

Семен встал и в свою очередь молча поклонился Софье. Он взял с тарелки платок и заткнул за пояс рядом с бебутом.

Некоторое время жених и невеста не дыша стояли друг против друга. Наконец, она обхватила его за шею и прижалась губами к солдатской щеке, жесткой, как доска. Он неловко поцеловал ее в соленый глаз. Потом, обнявшись, они долго целовали друг другу руки.

Тем временем дивчата, собравшись с духом, запели страстными голосами:

Рано, раненько!

Ой, на гори новый двур,

А в том двуре змовины,

Там брат сестру змовляе,

Да змовляючи пытае:

– Кто тоби, сестра, мылейше?

– Мылий мини батенько.

– Се твоя, сестра, неправда,

Рано, раненько!

Каждое слово этой старинной песни нежно отдавалось в сердце Семена.

Он обнял Софью за талию. Как бы желая снять его руку, она схватила его за пальцы, осторожно крутила их и еще теснее прижимала к своему боку.

Они сидели рядом за столом, прямые, неподвижные, охваченные блаженным стыдом.

Малиновое солнце низко прокатилось по окнам и спряталось за далеким степным курганом с ветряком, точно вырезанным из черной бумаги.

– А ну, кавалер, давай теперь свою шаблю, – сказал голова, вытаскивая из ножен бебут Семена.

Услужливые руки дивчат тотчас прилепили к рукоятке принесенную матросом восковую свечу-тройчатку. По обычаю, ее следовало украсить васильками, калиною, колосьями. И хотя на дворе стоял месяц март, явились, как по волшебству, и васильки, и калина, и колосья – правда, сухие, но все же сохранившие свои сильные краски. Лето само вошло в хату.

Голова хозяйским глазом осмотрел дивчат.

– Требуется нам теперь добрая светилка.