Валентин Катаев - Белеет парус одинокий

Петя проснулся и был поражен, увидев себя в городской комнате, среди забытой за лето мебели и обоев. Сухой луч солнца, пробившийся в щель ставня, пересекал комнату. Пыльный воздух был как бы косо распилен сверху донизу. Ярко освещенные опилки воздуха – пылинки, ниточки, ворсинки, движущиеся и вместе с тем неподвижные, – образовали полупрозрачную стену. Крупная осенняя муха, пролетая сквозь нее, вдруг вспыхнула и тотчас погасла. Не слышалось ни кряканья качек, ни истерического припадка курицы, снесшей за домом яйцо, ни глупой болтовни индюков, ни свежего чириканья воробья, качающегося чуть ли не в самом окне на тоненькой веточке шелковицы, согнутой под ним в дугу. Совсем другие, городские звуки слышались снаружи и внутри квартиры. В столовой легко гремели венские стулья. Музыкально звучала полоскательница, в которой мыли поющий стакан. Раздавался «бородатый» – в представлении мальчика – голос отца, мужественный и по-городскому чужой. Электрический звонок наполнял коридор. Хлопали двери, то парадная, то кухонная, и Петя вдруг узнавал по звуку, которая из них хлопнула. А между тем снаружи, из какой-то комнаты с окном, открытым во двор ах, да! из тетиной, – не прекращаясь ни на минуту, слышалось пение разносчиков. Они появлялись один за другим, эти дворовые гастролеры, и каждый исполнял свою короткую арию. – Угле-ей! Угле-е-ей! – откуда-то издалека пел русский тенор, как бы оплакивая свою былую удаль, свое улетевшее счастье. – Угле-е-ей! Его место занимал низкий комический басок точильщика: – Точить ножи-ножницы, бритвы!.. Чшшить ножи-ножжж, бритввв!.. Ножиножжж… Бррр-иттт… Паяльщик появлялся вслед за точильщиком, наполняя двор мужественными руладами бархатного баритона: – Па-аять, починять ведра, каструли! Па-ять, починять ведра, каструлии! Вбегала безголосая торговка, оглашая знойный воздух городского утра картавым речитативом: – Груш, яблук, помадоррр! Груш, яблук, помадоррр! Печальный старьевщик исполнял еврейские куплеты: – Старые вещи, старые вещи! Старивэшшш… Старивэшшш… Наконец, венчая весь этот концерт прелестной неаполитанской канцонеттой, вступала новенькая шарманка фирмы «Нечада», и раздавался крикливый голос уличной певицы:

– запел русский тенор сейчас же после того, как шарманка ушла. И концерт начался снова. В то же время с улицы слышался стук дрожек, шум дачного поезда, военная музыка. И вдруг среди всего этого гомона раздалось какое-то ужасно знакомое шипенье, что-то щелкнуло, завелось, и один за другим четко забили, как бы что-то отсчитывая, прозрачные пружинные звуки. Что это? Позвольте, но ведь это же часы! Те самые знаменитые столовые часы, которые, как гласила семейная легенда, папа выиграл на лотерее-аллегри, будучи еще женихом мамы. Как Петя мог о них забыть! Ну да, конечно, это они! Они отсчитывали время. Они «били»! Но мальчик не успел сосчитать сколько. Во всяком случае, что-то много: не то десять, не то одиннадцать. Боже мой! На даче Петя вставал в семь… Он вскочил, поскорее оделся, умылся – в ванной! – и вышел в столовую, жмурясь от солнца, лежавшего на паркете горячими косяками. – А, как не стыдно! – воскликнула тетя, качая головой и вместе с тем радостно улыбаясь так выросшему и так загоревшему племяннику. Одиннадцать часов. Мы тебя нарочно не будили. Хотели посмотреть, до каких пор ты будешь валяться, деревенский лентюга. Ну, да ничего! С дороги можно. Скорей садись. Тебе с молоком или без? В стакан или в твою чашку? Ах, совершенно верно! Как это он забыл? «Своя чашка»! Ну да, ведь у него была «своя чашка», фарфоровая, с незабудками и золотой надписью: «С днем ангела», прошлогодний подарок Дуни. Позвольте, батюшки, наш самовар! Оказывается, он о нем тоже забыл. И бублики греются, повешенные на его ручки! И сахарница белого металла в форме груши, и щипчики в виде цапли! Позвольте, а желудь звонка на шнурке под висячей лампой… Да и сама лампа: шар с дробью над белым колпаком! Позвольте, а что это в руках у отца? Ба, газета! Вот уж, правду сказать, совсем забыл, что в природе существуют газеты! «Одесский листок» с дымящим паровозиком над расписанием поездов и дымящим пароходиком над расписанием пароходов. (И дама в корсете среди объявлений!) Э, э!.. «Нива»! «Задушевное слово»! Ого, сколько бандеролей накопилось за лето! Одним словом, вокруг Пети оказалось такое множество старых-престарых новостей, что у него разбежались глаза. Павлик же вскочил чуть свет и уже вполне освоился с новой старой обстановкой. Он уже давно напился молока и теперь запрягал Кудлатку в дилижанс, составленный из стульев. Иногда он озабоченно пробегал по комнатам, трубя в трубу и сзывая воображаемых пассажиров. Тут Петя вспомнил вчерашние события и даже вскочил из-за стола: – Ой, тетечка! Я же вам вчера так и не успел рассказать! Ах, что только с нами было, вы себе не можете представить! Сейчас я вам расскажу, только ты, Павлик, пожалуйста, не перебивай… – Да уж знаю, знаю. Петя даже слегка побледнел: – И про дилижанс знаете? – Знаю, знаю. – И про пароход? – И про пароход. – И как он прыгал прямо в море? – Знаю все. – Кто ж вам рассказал? – Василий Петрович. – Ну, папа! – в отчаянии закричал Петя и даже топнул обеими ногами. Ну, кто тебя просил рассказывать, когда я лучше умею рассказывать, чем ты! Вот видишь, ты теперь мне все испортил! Петя чуть не плакал. Он даже забыл, что он уже взрослый и завтра будет поступать в гимназию. Стал хныкать: – Тетечка, я вам лучше еще раз расскажу, у меня будет гораздо интереснее. Но у тети вдруг покраснел нос, глаза наполнились слезами, и она, прижав пальцы к вискам, проговорила со страданием в голосе: – Ради бога, ради бога, не надо! Ну, не могу я это еще раз слушать равнодушно. Как только у людей, которые называют себя христианами, хватает совести так мучить друг друга! Она отвернулась, вытирая нос маленьким платочком с кружевами. Петя испуганно взглянул на отца. Отец смотрел очень серьезно и очень неподвижно в окно. Мальчику показалось, что на его глазах тоже блестят слезы. Петя ничего не понял, кроме того, что рассказать здесь вчерашнюю историю вряд ли удастся. Он поскорее выпил чай и отправился во двор искать слушателей. Дворник выслушал рассказ весьма равнодушно и заметил: – Ну что ж, очень просто. Бывает и не такое. А больше рассказывать было положительно некому. Нюся Коган, сын лавочника из этого же дома, как назло, поехал гостить к дяде на Куяльницкий лиман. Володька Дыбский куда-то перебрался. Прочие еще не возвращались с дач. Гаврик передал через Дуню, что сегодня зайдет, но его все не было. Вот ему бы рассказать! Не пойти ли к Гаврику на берег? Пете не разрешалось ходить одному на берег, но искушение было слишком велико. Петя засунул руки в карманы, покрутился равнодушно под окнами, затем так же равнодушно, чтобы не возбуждать подозрений, вышел на улицу, погулял для виду возле дома, завернул за угол и бросился рысью к морю. Но на середине переулка с теплыми морскими ваннами наткнулся на босого мальчика. Что-то знакомое… Кто это? Позвольте, да ведь это же Гаврик!