Валентин Катаев: Катакомбы

– Ну, что же ты, путешественник! Вставай, поднимайся, рабочий народ… Умывайся, собирайся!

А через десять минут, наскоро напившись в кухне чаю, приготовленного на газовой плите, выключив газ, заперев квартиру и отдав ключ дежурной лифтерше, папа и Петя уже стояли на улице с рюкзаками за спиной, поджидали автобус, который должен был заехать и отвезти их в аэропорт. Мальчик с нетерпением всматривался в конец пустынного и по-утреннему чистого переулка, низко и длинно освещенного все тем же желатиновым светом молодого, малинового солнца. А вдруг они забыли? А вдруг они не заедут? Признаться, временами ему действительно хотелось, чтобы они не приехали. Им овладело то двойственное, тревожное чувство, которое так знакомо человеку, впервые уезжающему далеко из родного дома. С одной стороны, хочется поскорее уехать, оторваться наконец от привычной жизни, разом все кончить; с другой делается чего-то страшно, предстоящая поездка кажется такой ненужной, такой неестественной. Для чего куда-то уезжать, когда дома все было так привычно, покойно, удобно, хорошо?

Петя еще никогда в жизни не летал на самолете. Сказать правду, он побаивался лететь. Но в этом он не мог признаться даже самому себе.

– Ну что же они не едут? – говорил мальчик с искусственным нетерпением. – Честное слово, мы, кажется, опоздаем!

– Небось! Не опоздаем! – говорил отец с веселой, снисходительной улыбкой. Он отлично понимал, что делается в душе его мальчика, и все же не мог отказать себе в удовольствии немножко поддразнить сына: – Что-то мне сдается, сынок, что ты немного того… побаиваешься. А?

– Честное пионерское!.. – с жаром восклицал мальчик.

Его лицо, умытое холодной водой, горело, как роза. Теперь ему и вправду казалось, что он ничуть не боится. Да и чего, собственно, бояться? Ведь все летают. Полетит и он. Но, когда вдруг в конце переулка показался по-особенному голубой автобус с двумя таинственными фонариками, розовато-синими, как медуница, у мальчика озябли руки. Он молча, как приговоренный, влез вместе с отцом в автобус. Несколько сонных пассажиров с портфелями и маленькими чемоданчиками равнодушно посмотрели на Петю, который неуверенно поворачивался во все стороны, задевая рюкзаком о скамьи. Мальчик почувствовал в этом равнодушии нечто в высшей степени зловещее.

Для того чтобы не показать своего беспокойства, Петя прошел вперед и сел недалеко от шофера, с преувеличенным вниманием прильнув к переднему стеклу. Автобус тронулся, и навстречу мальчику поплыли, как во сне, прекрасные улицы, розовые от утреннего солнца. На широком новом мосту еще не погасили фонари, и они висели в холодноватом воздухе двумя параллельными линиями, горбатыми, как коромысла. Никогда еще Петя не видел Москву такой грустной и такой прекрасной, как в этот тихий, свежий и пустынный час раннего июньского утра. Она плыла мимо него такая знакомая, такая близкая и родная… Автобус миновал храм Василия Блаженного, который всегда вызывал в Петином воображении представление о громадном узорчатом блюде из сказок "Тысяча и одна ночь", с грудой волшебных плодов – дынь, винограда, груш, ананасов, кедровых шишек, наваленных до самого неба.

Проплыли Спасская башня с золотым ободком громадных часов, бело-розовая зубчатая Кремлевская стена и голубые ели перед ней, белые парапеты каменных трибун, Мавзолей Ленина.

За бронзовой дверью мерцала таинственная, бархатная тьма… Петя уже несколько раз побывал в Мавзолее. Прежде чем увидеть самого Ленина, мальчик сперва увидел прозрачное, но необычайно ясное, воздушное отражение Ленина в стекле высокой треугольной крышки. Ленин как бы лежал высоко в воздухе, ни к чему не прикасаясь, слегка повернувшись спящим лицом ко входу. Потом отражение Ленина вдруг внезапно исчезло, рассеялось, и Петя увидел уже настоящий гроб и настоящего Ленина в табачного цвета френче с орденом Красного Знамени в алой розетке. Одна рука Ленина была вытянута и плотно сжата, как будто крепко держала в кулаке карандаш, а другая легко и свободно, совсем как живая, касалась пальцами груди. И такая простота и вместе с тем такое величие были в этом родном уснувшем лице, что Петя замер на руках у отца и, не отрываясь, смотрел на Ленина до тех пор, пока его было видно…

Отражаясь в красных и черных гранитных и лабрадоровых плитах Мавзолея, автобус проехал через Красную площадь, и Красная площадь, и Мавзолей, и памятник Минину и Пожарскому, и голубые ели перед зубчатой розовой стеной Кремля, и алый флаг над знакомым куполом Совнаркома, потом улица Горького, Ленинградское шоссе – все, все проплыло мимо мальчика и рассеялось, как утренний сон.