Лев Ющенко - Командир

— Ну, юноша, мне пора, — с усилием сказал он, боясь, что больше не выдержит. — В самолете увидимся.

Его чашка кофе осталась нетронутой на мраморном столике. Уходя, он не оглянулся.

А до вылета было еще двадцать минут. Вспомнив, что его ждут, он пошел в ресторан. Стол у окна был пуст. Экипаж уже ушел к машине. Одна Вика сидела и ждала командира. Мисочка с пельменями была закрыта салфеткой.

— Кажется, я опоздал.

— Ничего, — мягко сказала она.

Похоже было, что Вика о чем-то догадывалась. Но молчала, не спрашивала.

— Садитесь. — Она подвинула ему мисочку.

— Спасибо, не хочется. Да и времени у нас мало. Идем.

— Да, пора, — согласилась она.

Вместе они вышли на перрон. Было уже темно. Горели матовые шары, чуть моросило, блестели лужи.

В полутьме тускло отсвечивал фюзеляж самолета с желтоватыми точками иллюминаторов. У трапа тянулась очередь. Но пока Егоров и Вика шли к машине, очередь растаяла, у трапа остались последние пассажиры. Сорокиных среди них не было.

Егоров оглянулся. Перрон был безлюден, никто не спешил, никто не опаздывал. И Вика, вероятно, заметила его взгляд. Но опять ни о чем не спросила, сама догадалась.

— Вы идите, я подожду их, — сказала она.

Он стал быстро подниматься по трапу. У него еще была надежда, что Сорокины давно заняли свои места. Войдя в салон, он увидел у двери три пустых кресла.

Он прошел в кабину, закрыл дверь и молча снял пиджак, оставшись в белой рубашке. Сквозь стекло ему был виден безлюдный перрон. Под дождем вхолостую сияли матовые шары. Ветер рябил лужи. Около самолета стоял трап.

Несколько минут заняла подготовка к запуску двигателей. А когда он опять оглянулся, трап уже отъехал от борта. И он не знал, вернулись ли Сорокины в самолет или три кресла у двери так и остались пустыми.

Завыл стартер, замелькали черно-желтые лопасти. В кабине погас свет — глаза привыкали к темноте. И пока рулили по мокрому бетону, шли на взлет и, взлетев, пробивали тяжелую облачность, Егоров уже не думал ни о чем, кроме полета.

Туго и сильно гудели турбины. Машина круто резала сероватый мрак облаков. В кабине было темно. Даже огни на крыльях наглухо затянуло мглой.

Постепенно стало светлеть. Сверху робко просачивалась белизна.

И внезапно белесый мрак оборвался. В фиолетовом небе среди звезд висел чистый и яркий диск луны. Белую пустыню облаков заливал молочный свет.

Только тогда, не снимая рук со штурвала, Егоров разрешил себе вспомнить о сыне. Но он так и не знал, летит ли сын вместе с ним или остался под облаками.

— Командир!

Он оглянулся, — у его кресла стояла Вика. Задумавшись, он не видел, как она вошла в кабину. После взлета она принесла пилотам их черный кофе.

— Пожалуйста. — Вика подала ему чашку, наклонилась и сказала негромко: — Они здесь.

— Кто?

— Ваши знакомые. Они едва не опоздали. Я немного задержала посадку.

— Спасибо, — ответил он, взяв у нее чашку. И непонятно было, за что он благодарил — за кофе или за то, что она задержала посадку, или вообще за весть о трех пассажирах, которые чуть было не остались под облаками.

Вика ушла, и он жадно, одним глотком выпил весь кофе. Сжав в ладонях пустую, теплую чашку, он подумал, что на земле Сорокину сбежать так и не удалось. А теперь бежать некуда — за бортом только холод, и тьма, и пустота, прослоенная облаками. За бортом, в темном небе, блестела луна. Ее холодный свет лежал на тусклом металле крыльев. А Егорову было жарко, лицо горело. Он расстегнул воротник. Потом решил сходить в туалет и умыться холодной водой. И сказал Иннокентию, что отлучится на минуту.

Даже себе он не признался бы, что это только предлог для того, чтобы выйти из рубки и увидеть сына.

Он открыл дверь. В салоне горел слабый свет, почти все пассажиры уснули — по дальневосточному времени была уже ночь.

Спал и сын, уткнувшись в плечо матери. А она при свете ночника читала книгу. В пухлом томе были прочитаны только первые страницы. Видно, мать давно подступалась к этой книге, да все не хватало времени, и она отложила чтение до самого отпуска. Видно, у нее много забот и мало отдыха, и она изголодалась вот по такой минуте покоя наедине с собой. Она была в роговых очках, строгая и спокойная. В ней уже исчезла та напряженность, с которой она встретила Алешиного отца. Видно, она поверила, что эта встреча ничем не грозит сыну, и к ней вернулось потревоженное было покойное ожидание отдыха.

Но сам Сорокин не спускал глаз с Егорова, и взгляд его ясно выражал холодный, злой вызов.