Георгий Бабат - Магнетрон

— А толк какой? На каждые сто выстрелов — два попадания. Вот поди-ка стреляй в такую погоду!

— Похоже, что испытывать ЗАС будем только завтра, — сказал Рубель. — Хотите, пойдем в душ, а потом, если не возражаете, побеседуем.

Из душа Веснин поднялся на палубу.

Туман упал сверху и теперь погружался в море. Лишь отдельные белые клочья еще висели в небе, цепляясь за редкие звезды. Взошла большая красная круглая луна. Веснин стоял и смотрел, как, поднимаясь ввысь, луна бледнеет, как все явственнее проступает сквозь легкую белесую дымку маслянистая чернота моря. Ветер гнал облака, но Веснину казалось, что это бежит луна, а тучи стоят неподвижно. Вздымались и опускались волны, создавая непрерывный, несмолкаемый глухой гул. На воде поперек всего моря, от корабля и до горизонта, заискрилась, затрепетала серебристая дорожка, сотканная из лунных бликов.

Чувство радости не покидало Веснина с той минуты, как он догадался перепаять тиратроны.

«Что представляет собой эта лента бликов? — думал он. — Отражение лунного диска в тысячах участков водной поверхности, наклоненных под различными углами и по всевозможным направлениям. Каждый участок отражает луну, но не от всякого участка отраженные лучи попадают в глаз наблюдателя… Как можно здесь жить постоянно, спать, есть?» — размышлял Веснин, остро ощущая непривычное колебание палубы под ногами.

Где-то слева низко-низко вспыхивало нечто подобное зарницам. Обернувшись, Веснин увидел электросварщика, который накладывал рубцы на палубу, чтобы ноги не скользили на гладких участках. При вспышках электрической дуги отчетливо вырисовывались огромные черные контуры дальномеров.

К Веснину подошел Рубель:

— Пойдемте ко мне, Владимир Сергеевич. Хочется со специалистом-электриком по душам поговорить.

Никита Степанович Рубель родился в рыбацкой деревне близ Одессы. В двенадцать лет ему удалось устроиться юнгой на торговое судно. К восемнадцати годам он уже совершил несколько кругосветных путешествий. В 1914 году, не достигнув призывного возраста, он добровольцем пошел в военный флот, служил на линейном корабле «Слава». Когда «Слава» сражалась одна против крупного соединения немецких кораблей и не допустила их пройти в Рижский залив, Рубель был ранен и получил за храбрость георгиевский крест. В 1917 году он, как говорили в ту пору, «записался в большевики». Боцману Рубелю было двадцать три года, когда он поступил на «Курсы комиссаров флота для подготовки командного и инженерно-технического состава». Эти курсы в тот год были открыты при Военно-Морской академии для «матросов и младшего комсостава, заслуживших, — как было сказано в постановлении, — право учиться самоотверженной борьбой за революцию».

— Не знаю, смог бы я выдержать вторично такую нагрузку, как в те годы ученья, — рассказывал Рубель Веснину. — Каждую формулу я брал приступом.

В каюте Рубеля на стене над диваном висел портрет старика с высоким лбом и взлетающими, словно крылья, бровями. Длинные, откинутые назад волосы, красивая борода, прямой нос с резко очерченными ноздрями — вся его осанка, пронзительный взгляд были настолько характерны, что Веснин сразу решил: это портрет кого-то знаменитого. Но он не мог вспомнить, где видел прежде это властное лицо, эту гордую голову. Салтыков-Щедрин?.. Нет. Чайковский?.. Нет…

Веснин подошел ближе и прочел надпись, сделанную наискось внизу на фотографии:

«Сила и мощность науки беспредельны. Так же беспредельны и практические ее приложения на благо человечества.

Боцману Н. С. Рубелю в память о совместной работе в Совторгфлоте. 1923 год».

Но подписи Веснин не мог разобрать.

— Прочитали?

Веснин покраснел.

— Хотите, я расскажу вам историю этой надписи? Только давайте сначала поужинаем.

Молодой человек не заставил просить себя дважды.

— Было это в первые годы после Октябрьской революции, — начал командир БЧ-2, взглянув на портрет, — работал я в Совторгфлоте. И пришлось мне однажды участвовать на заседании комиссии по проекту нового корабля. А время было тогда такое… еще не устоявшееся. Ну, скажем, хотят в университете ввести или отменить какой-нибудь предмет. Созывают всех студентов, и первокурсник имел право выступать, высказывать свое, мнение, спорить с профессорами о пользе того или иного цикла лекций. Так и здесь. Что мог я, простой, не очень грамотный боцман, соображать в вопросах кораблестроения? Люди говорят будто по-русски, а я ни одного слова не понимаю. Вдруг встает этот самый человек, которого вы видите на фотографии. Он был в высоких сапогах и старом бушлате. Встал и говорит очень просто, что кнехты надо поставить так-то, а лебедки — вот этак. Тут я сразу повеселел. Попросил слова и заявляю: