Константин Абатуров - Тихая пристань

Приехал участковый, опросил соседей. Скрывать люди не стали: подтвердили все, помогли найти и припрятанный Никифоров самогонный змеевик. Нашелся и не распроданный еще самогон. Улик было предостаточно.

Никифор, однако, не думал, что дело дойдет до суда. Куда-то съездил, кого-то, по слухам, усладил. Но принесли повестку, пришлось собираться…

И все же он был уверен, что оправдается.

— Там знают, кому поверить… — шипел и шипел мне в затылок. — Поганый будет денек у тебя. Пожалеешь!..

Я сжал губы: пусть злится, а слова у меня ему не вырвать. И еще: а может, все-таки отстать от них, идти на расстоянии? Эх, Михайлыча не было, не ко времени в больницу увезли, он-то бы сказал, как вести себя с этим самогонщиком. Нет, отставать не надо: посчитает, что трушу. Будь что будет!

Однако хотелось — поскорей бы кончился лес. А он тянулся бесконечно. Угрюмо шумели сосны и ели, как ржавое железо шаркали последние листья осин, опадавшие на сухую землю. И ни одного птичьего голоса, будто все вымерло.

Дорога становилась все глуше. Вскоре пропали следы, тянулась лишь полузаросшая колея. Я оглянулся: где мы, туда ли идем? Никифор толкнул меня.

— Иди, иди! Аль в штаны наклал, консомолец? — обнажил он в ухмылке редкие желтые зубы.

— Убери руки! — дернул я плечом.

— Гляди-ко, ершится. Да я тебя сейчас… — замахнулся он.

Но Глафира перехватила его руку.

— Не надо, тятя. К чему? Разве бы он написал, если бы не его матушка? Наговорила…

— Мать не задевай! — крикнул я.

— Подумаешь, обидела твою мамочку, — насмешливо взглянула на меня Глафира. — Что мы, каменны палаты нажили от того, что батька твой напился? Держал бы тогда его на привязи. Мне, что ли, он нужен? Только от доброты душевной и привечали…

— Оно самое, — подхватил и Никифор.

— А ты, тятя, иди, мы следом, — кивнула ему Глафира. — Кузеня не маленький, разберется. Правду я говорю? — вдруг заискивающе улыбнулась она мне. Глаза ее поблескивали, полные губы зовуще полуоткрылись. Она взяла меня за локоть. — Бутончик! Была бы чуток помоложе, ни одной девчонке не уступила бы тебя.

— Отстань! Не прицепляйся! — хлопнул я ей по руке, вырываясь.

— Фу, дикарь! — отвернулась она.

Но через минуту снова повернулась ко мне.

— Что отстаешь? Устал? Может, посидим? Я ногу натерла.

— Ну и сиди сама.

— Невежа! — обиделась Глафира и тут же пожаловалась: — Батя тоже на меня вот так же рычит. Думаешь, мне легко с ним? Да что тебе говорить… — махнула она рукой.

Некоторое время мы шли молча. Потом, будто вспомнив, она опять начала:

— Злишься, грубишь, а того не знаешь, что мучку я вернула твоей мамушке. Зачем она, чужая, нам?

— Ври больше! — не поверил я.

— А вот и не вру. Утром принесла. В сенях, на лавке, и оставила, — сказала она и вздохнула: — Господи, ничему-то не верят… Только и видят в нас злыдень каких-то… А между прочим, в одной деревне живем, одним воздухом дышим. Эх!..

Снова махнув рукой, она вырвалась вперед, оставив меня одного. Я глядел ей вслед, на склоненную голову, она и впрямь вызывала жалость к себе. Пройдя еще немного, Глафира вдруг выпрямилась, вскинула голову. Как она сразу преобразилась, гордой да статной показалась. «Оба хваты — и Никифор и она», — вспомнил я слова матери. Нет, сейчас эта кличка не подходила ей.

Шла она не оглядываясь, шагала размеренно, чуть покачивая бедрами. По стройным ногам в хромовых сапожках плескался светлый плащ с пояском.

Вскоре дорога свернула в сторону, огибая болотину, а пошла под уклон.

Глафира наконец-то обернулась.

— Догоняй, что же ты? — крикнула мне. — Скоро будет река.

— Ты бы переобулась, — не в лад ответил я.

— Пожалел все же, — усмехнулась она.

И, не останавливаясь, зашагала дальше, навстречу сверкнувшему за деревьями изгибу реки.

Я подошел к реке последним. Обычно за лето Шача мелела, как глубокие пролысины, обнажались песчаные откосы. Сейчас же она была многоводна, широка. Долго лившие до этого дожди сделали свое дело. Никифор покричал перевозчика, но никто не откликнулся. Тогда он, чему-то ухмыляясь, спустился по тройке к тальнику, отвязал лодку и, сев за весла, мотнул нам головой. Глафира легонько толкнула меня вперед, затем шагнула за мной. Я оказался в лодке как раз на среднем сидении, между Глафирой и Никифором, лицом к лицу с последним.

Отчалив от берега, Никифор, все так же ухмыляясь, спросил:

— Об чем договорились?

— Он, батя, все понял, — отозвалась Глафира. — Он не будет винить нас…