Леонид Кокоулин - Человек из-за Полярного круга

С одной стороны углубление — тут, видать, стояла бутора для промывки золота. Обхожу, прижимаясь к стенке, кучи отработанного галечника. Порода от рыжей до ярко-красной. Отдышавшись, двигаюсь дальше. Где же старик? Прыгающее от светильника пламя пугает тенями.

Прислушиваюсь. Тоненько где-то тинькает кирка. Ага, впереди. Проход становится все уже, идет на клин. Едва протискиваюсь между осклизлыми стойками. За ворот льет вода. Дышать становится трудно. Как ни оберегаю жировку, попала вода — затрещала, забрызгала горячим маслом. Потухнет, помотаюсь тогда в этом склепе. Ползу дальше. Наконец сверкнул огонек в расщелине. Подбираюсь ближе.

— Не засти, ирод! Ты, что ли, Седой?

Поползаю поближе к огоньку. Шахтерская лампа на издыхании слабо выхватывает забой с собачью конуру. Тут же валяются крепи. Старик набирает скребком в деревянный лоток породу. Здесь же у входа приямок с водой, он опускает туда лоток и начинает промывать. Крупные камни, сполоснув в лотке, складывает на бровку. Мелкую гальку смывает в приямок. Потом доводит остаток породы. Опускает лоток в воду, резко придерживает. И так до тех пор, пока легкие частицы не смоет в приямок, а золото собирается в изгибе лотка.

Старик сидит на корточках, уткнувшись глазами в лоток, весь в ожидании. Пальцы-крюки крепко держат лоток, движения у него удивительно точны. Он тяжело дышит, а когда в лотке мигает золото, замирает. И только редко вырывается из груди его надрывный свист. Он черпает ладошкой из приямка воду и плещет в лоток. В шлихе, похожем на порох, тяжело мигает золото, желтовато-серые зернышки. Старик, кажется, перестал дышать. Вот уже обнаружилось несколько таракашек на черной подстилке. Старик достает из-за пазухи тряпку, осторожно расстилает ее на бровке, придвигает лампу и заскорузлым дубовым пальцем соскребает в нее шлих. Завязывает узелок, помогая беззубым ртом. Взвесив на ладони, прячет за пазуху. Не разгибаясь, собирает крупные промытые камни и бутит ими стенки. Мелочь тоже выбирает из приямка лопатой с изогнутым черенком и тоже бросает между крепями. Суживает отработку, оставляя за собой строчку хода.

Пока старик возится с забутовкой, хочу попробовать сам. Набираю скребком породу, но вдруг сильные пальцы впиваются мне в плечо, подбираются к горлу. Запальчивое горячее рычание над ухом.

— Щенок! И перстом не тронь, стерва! Пшел отсюдова!

Лоток глухо стукнул о гальку.

— Что ты, старый, спятил? Не нужно мне твое золото.

Старик схватил лампу и, раскинув руки распятием, закрывает жилу:

— Не лезь, говорю, порешу!

Старик корчится, пытаясь достать кайло. Намерение не из приятных, если достанет — укрыться мне негде. Как еще не сообразил пульнуть камнем, тогда пришлось бы его опередить. Отступаю, протискиваюсь в щель. Прихватываю с собой стойку. Спотыкаясь, пробираюсь, слышу, как похрустывают, оседая, подпорки. Темень — глаз коли. Ползу на четвереньках, останавливаюсь, снова ползу. Проходит целая вечность. Откуда-то берутся силы: жму без отдыха. Натыкаюсь на какой-то предмет, ощупываю — тачка!

Кое-как одолел лестницу. Хватило сил вылезти из-под половицы. Посидел на полу с закрытыми глазами, пока не привык к свету. Седой и бабка Ульяна не замечают меня. Поют. Надо бы брюки почистить, да ладно…

…Я шел за гробом. Похоронная процессия остановилась в сосновом лесу. А барабан все ухал и ухал. Надрываясь, рыдала труба. Я помог опустить в землю гроб с телом. Бабка Ульяна меня не узнала.

— Я боялась этого, — сказала Юлька. — Боже мой, как ты долго не приходил. Целая вечность. Я стала очень безобразной, у меня большой живот. Нам теперь ничего нельзя. Мне жаль тебя, Антон. Ты ведь сам знаешь… Я боялась, что, ты скажешь. Я подлая. Какая же я! Просто не знаю, как все это произошло. Только было ужасно. Тебе больно, но я не могу иначе. Нам надо все выяснить. Ты должен сам решить. У меня просто нет сил больше так… Я ведь всегда помню твои руки. Помню собаку. А ты помнишь? В комиссионном на Урицкого стояла она на тумбочке — большая, шоколадная, с ярлыком, ты помнишь? Теперь ее уценили, она с ярлыком и сейчас сидит, только цена другая. Я каждый день заходила в скупку, она все сидит и смотрит коричневыми глазами. Укоризненно смотрит. Я ее погладила по голове, у нее холодная голова. Это меня успокоило. Летом жарко, а у нее холодная голова, или, может быть, мне это показалось? Я боялась, что ее кто-нибудь купит, это ужасно! Когда ее убрали на переоценку, я потеряла равновесие, просто не находила себе места. Я была так одинока, Антон. Я не находила места. А как-то зашла в магазин — собака сидит на том же месте, у нее холодная голова. Это меня успокоило. Около собаки стоял молодой мужчина, большой, неуклюжий, совсем как ты, и смотрел на собаку. Я привела его домой. Мы долго сидели, я на кровати, он на стуле. Я не помню, о чем мы говорили, может, ни о чем и не говорили. Я думала о тебе, мне казалось, что он — это ты. Странно, Антон, но так было.