Евгений Рожков - Осень без любви

— Колька Гаврилов весной приезжал, — рассказывает мать. — Располнел, солидный такой, в очках. Могилу отца и матери в порядок привел, памятник дорогой установил, плотников нанял и дом отремонтировал.

Чего он за этот дом держится, удивлялся я. Каждый год приезжает, ремонтирует. Зачем он ему нужен?

Сидел я, вспоминал нашу деревню на песчаном косогоре у реки, школу, радости и беды тех лет и удивлялся, как быстро течет ручеек времени.

Вообще-то вспоминал я больше все не о себе и даже не о друге детства Кольке Химике, а о его отце Иване Гавриловиче Гаврилове. Кто его не знал в нашей округе? Знаменитая была личность, странный и непонятный человек. Помню, был он невысокого росточка, жилистый, длиннолицый, с выпуклыми зеленоватыми глазами, с крючковатым, в веснушках носом. Бывало, идет Гаврилов по деревне, медленно переставляя костыли, будто рак клешни, и говорит каждому встречному: «Все вы черви, сплошь черви и не понимаете, к какому аду жизнь ваша и ваших детей катится».

Передергивало людей от таких слов. «Пьяный черт! — ругались они вслед Гаврилову. — Чего беду кличет?».

Гаврилова в деревне не любили. Так он душевный, свойский мужик был, но ненавидел в людях тягу к знаниям, к учению, а пуще всего ненавидел всякую технику, к тому же распускал по деревне разные слухи.

Рассказывали, что в молодости Иван Гаврилович был другим человеком — веселым, крепким, видным парнем. Хорошо он играл на гармошке, и ни одна свадьба, ни одна вечеринка не проходила без него.

Уважение людей, почетное место за праздничным столом — все для молодого гармониста. Привык, видно, Гаврилов к почету и уважению (в молодости мы быстро к сладкому привыкаем) и потом, когда беда отняла все это, — надломился.

Летом, на уборке хлеба, Гаврилов на молотилке зазевался, сунул невзначай руку между ремнем и маховиком, три пальца и оторвало. Рука быстро зажила, колхоз нашел подходящую работу, но на гармошке Гаврилов больше играть не мог.

Люди видели, как он тяжело беду переживал. Бывало, напьется и давай плакать. Сельчане успокаивали, но разве поможешь беде словами?

Напился как-то Гаврилов, прокрался на колхозный ток, облил ненавистную молотилку керосином и поджег.

За нанесенный ущерб Гаврилову дали два года. Отсидел он в тюрьме, вернулся в деревню, женился и вроде зажил спокойно.

Может, с годами вовсе улеглась бы в Гаврилове боль и не был бы он таким, каким позже стал, если бы еще не одна беда. Уж перед самой войной, примерно через год после заключения, на одной вечеринке Гаврилов стал хаять всякие машины и поносить людей, которые работают на них. Говорил он так желчно, зло, что вывел из себя присутствовавших на вечеринке механизаторов, людей по тому времени видных, уважаемых. К тому же стал Гаврилов грозиться, что непременно всю технику в округе спалит, а тюрьма ему вовсе не страшна, она стала для него родным домом. Бабы попытались его урезонить, но где там, с пьяным Гавриловым не сладишь.

Трактористы из соседней МТС больно сильно возмущались наглыми выходками и угрозами Гаврилова. Слово за слово — завязалась драка, да такая, что не приведи господь. Деревенские мужики попытались заступиться за Гаврилова, понимали, что спьяну чего не наговорит человек, а эмтээсовские стали бить всех подряд. В этой драке трактористы переломали ноги Гаврилову оглоблей.

С тех пор и ходил Колькин отец по-рачьи на костылях, с тех пор, озлобившись на людей, говорил, что все они черви и не понимают, к какой адской жизни идут, что нужно, пока не поздно, всем скопом собрать всякие железки и в пропасть сбросить, чтобы машины не калечили судьбу человечества.

Бывало, идет Гаврилов по улице и, если встретит машину или трактор, аж из себя от злости выходит. Остановится, раздвинет костыли, глаза его нальются кровью, крючковатый нос побелеет. Издали в такой позе он походил на орла с переломанными крыльями, изготовившегося к смертной схватке. Пройдет мимо машина, Гаврилов смачно плюнет вслед и бросит зло:

— Сволочь, чтобы тебя ржа на корню съела!

Такое Гаврилов вытворял в годы всеобщей влюбленности народа в машины. Немудрено, что люди его в деревне не любили.

После войны поутихла ненависть Гаврилова к технике. Всенародное горе, военные беды надломили его строптивый дух. Годы были тяжелые. Гаврилову с его мизерной пенсией по инвалидности жилось нелегко. Чтобы хоть как-то свести концы с концами, семью прокормить, решил он заняться пчеловодством. Смастерил улей, купил у кого-то пчелиную семью и стал год за годом развивать свое хозяйство. Лет через пять пошли у него дела как нельзя лучше.