Михаил Шолохов - Двухмужняя

До нага оголился сад. Под макушками тополей мечется ветер, скупо стелет под ноги кумачевые листья. Дошла до беседки, увидала, как из тернов вышел кто-то и стал, перегородив дорогу.

— Анна, ты?

По голосу узнала Александра.

Горбатясь и растопыривая руки, Александр подошел.

— Значит, забыла про то, как шесть лет вместе жили?.. Совесть-то всю в солдатках порастрепала? Эх, ты, хлюстанка!.. Коли людей не постыдилась, то хоть греха бы побоялась!..

Думала Анна, что вот сейчас повалит на земь, будет бить коваными солдатскими ботинками, как в то время, когда жили вместе. Но Александр неожиданно встал на колени, на сырую пахучую грязь, глухо сказал, протягивая руки вперед:

— Аннушка, пожалей!.. Я ли тебя не кохал? Я ли с тобой не няньчился, будто с малым дитем?.. Помнишь, бывало, мать родную словом черным обижал, когда зачинала она тебя ругать. Аль забыта наша любовь? А я шел из-за границев, одну думку имел: тебя увидать… А ты… Эх!..

Тяжело привстал, выпрямился и пошел по тернам, не оглядываясь.

— Нно, попомни мое слово!.. Не вернешься ко мне, не бросишь своего хахаля— грех на твоей душе будет…

Постояла Анна. В середке змеей жалость греется к Александру, с которым шесть лет жила под одной крышей…

С этой поры и пошло. Чаще задумывалась Анна. Чаще вспоминала слова Александра: «Коли людей не постыдилась, то хоть греха бы побоялась!» От этих слов груз тяжелый и страшный чувствовала Анна на плечах. Не людей стыдилась, а греха страшного боялась. Перед глазами открытый алтарь мерещился. Венец сдавливал голову, клещами горячими сжимал грудь. Не крепко еще впитала в себя Анна коллективские беседы — о ненужности старого церковного дурмана. Иной раз шевелился червяк сомнения и здорового раздумья. Но крепко еще опутан был рассудок — веригами старого, прошлого. Ворошила Анна в памяти это прошлое и сама не знала: почему не хотела вспоминать разладов с Александром, когда бил он ее смертным боем. Вспоминала только светлое, радостью окропленное. И от этого сердце набухало теплотой к Александру. А образ Арсения меркнул туманом, уходил куда-то назад… Не угадывал Арсений в ней прежнюю Анну, нелюдимей с ним стала.

Перегнувшись назад и выпятив живот, молчком ходила Анна по комнатам, баб сторонилась. Все чаще и чаще ловил на себе Арсений взгляд ее, задумчивый и горький…

Бабка-повитуха шлепнула рукой по скользкому тельцу, обмывая в цыбарке руки, крикнула за перегородку:

— Слышь, Арсений, куманенка баба родила!.. Поди, крестить не будешь?

Молча раздвинул Арсений ситцевый полог, из-под закровяненного одеяла глянула посинелая Анна на него ввалившимися глазами, зашипела, глотая слезы:

— Уйди, Арсюша!.. Глазыньки мои на свет не глядели бы!..

Отвернулась к стене и заплакала.

А у Арсения в горле застрял соленый ком. Волчьей хваткой вцепилось горе в сердце Арсения. Дня через два в клуню пошел Арсений домолачивать остатки проса. Провозились с двигателем до темного, пока пустили — смерилось. За темным ворохом тополей прижухла ночь. А из-за досчатой стены голос Анны:

— Арсений Андревич, выдь на час!..

Вышел. Увидал Анну, закутанную в шаль, и удивился:

— Ты чего, Нюра?

В голосе, чужом и хриплом, не узнал голоса жены:

— Арсений Андревич, пусти меня к мужу… Кличет он меня… Говорит, возьму с дитем… А ты лихом-не помни и не держи меня! Все одно уйду… Грех я сделала против мужа!.. Совесть меня убивает…

— Вот тебе мой сказ, Анна: выкорми дитя — посля иди… неволить не стану… А сына тебе не отдам! Я за Советскую власть четыре года сражался, израненный весь, а муж твой белогвардеец… от Врангеля пришел!.. Выростет мой парнишка, батрачить на него будет… Не хочу!..

Подошла Анна вплотную, жарко дохнула в лицо Арсению.

— Не дашь дитя?!.

— Нет!..

— Возьму и без спроса!

Злобно вспухло у Арсения сердце, в первый раз за все время житья с Анной, сжал кулак, ударить хотел ее, но сдержался, сказал глухо.

— Гляди, Анна!

С вечеру, после ужина, покормила Анна ребенка грудью, накинула платок и вышла во двор. Марфа, бежавшая на кухню, крикнула ей вслед:

— Приходи, Анна, на бабье собранье! Сычас зачнется!

Промолчала Анна, торопливо сбежала с крыльца, хотела пройти в сад, но горло перехватила судорога, из глаз брызнули слезы и трудно стало дышать.

Вполголоса завыла Анна словно по мертвому. Села на хлюпкую сырую землю и долго сидела, всхлипывая и качая головой. Жалко было ей уходить от привольного житья в коллективе, от Арсения, знала, что у Александра не так придется гнуть горб, но в душе боялась страшного греха, за то, что жила с чужим не венчанная. Встала, пошла в дом. На крыльце постояла, в последний раз глянула на коллективский двор, с сердцем сроднившийся, и, качаясь, пошла по коридору.