Варлам Шаламов - Вишера

Штат его был подобран по принципу, неоднократно декларированному Жидковым.

– Был бы честный человек. Спирт не выпьет, а медицинские знания – это дело десятое.

Это «десятое» дело привело к огромной распространенности цинги. Цингой болели сотни людей, передвигались на палочках по лагерю. И лечили цинготников не врачи, а начальники.

У моего командира роты Васьки Журавлева были черные пятна по всему телу, половина тела была в цинготных пятнах.

А у Василия Ивановича, нарядчика, не было пальцев на правой руке. Василий Иванович был саморуб.

Я понял, что лагерь открылся мне еще не весь.

Воскресенье было днем отдыха. Почему-то весь лагерь сбежался к проволоке – от вахты дорога на север уходила вверх, и сейчас на этой дороге в жаркий летний день что-то двигалось.

Двигалась только туча пыли, медленно поднимаясь откуда-то издалека вверх. Туча подползла ближе, сверкали штыки, а туча ползла и ползла. В десяти шагах от лагеря туча остановилась. Это был этап с севера – серые бушлаты, серые брюки, серые ботинки, серые шапки – все в пыли. Сверкающие глаза, зубы незнакомых и страшных чем-то людей.

«Этап с севера».

Понятно, этап с севера – с лесозаготовок, где рубят руки, где цинга губит людей, где начальство ставит «на комарей» в тайге, где «произвол», где при переходах с участка на участок арестанты требуют связывать им руки сзади, чтобы сохранить жизнь, чтоб их не убили «при попытке к бегству».

Я помню эту тучу пыли и сейчас.

С недавнего времени по лагерю ползли слухи, что меняется начальство, что в Соловках аресты начальников, что и наш лагерь накануне больших перемен. К лучшему? К худшему?

Бежал Володенков, нарядчик, на моторной лодке вместе с мотористом.

Бежал Кононов, старший нарядчик, лесами ушел.

Приехала московская комиссия, расстрельная комиссия. Начальник управления Муравьев был арестован. Арестован был, к моему величайшему удивлению, Николай Иванович Глухарев – за взятки, за связь с блатарями. Пять лет получил он «довесок» и ушел работать монтером на строительство. И по зачетам освободился.

Приехал новый директор строительства Вишхимза – Эдуард Петрович Берзин, бывший командир латышской дивизии, герой дела Локкарта. С ним приехало много латышей – нового лагерного начальства: Лимберг, Теплов, Вальденберг.

ОГПУ были переданы исправдома, начиналось широкое лагерное строительство – перековка. Концлагеря были переименованы в исправительно-трудовые. Население арестантское росло. День и ночь шли поезда, этап за этапом. 4-е отделение Соловков было преобразовано в самостоятельный лагерь УВИТЛ [3]. Общее количество заключенных в нем к январю 1930 года достигло 60 тысяч. А в апреле, когда пришел наш этап, было только две тысячи.

Открыли Темники, Ухта-Печору, Караганду, Свирлаг, Бамлаг, Дмитлаг…

Наш лагерь был «опытным хозяйством» перековки.

Весной двадцать девятого года в отделе труда познакомился я с Александром Александровичем Тамариным.

К вечерней «разнарядке» – назначению на завтрашние работы – пришел огромный седой старик, грузный, большерукий.

– Вот заявка, – протянул он бумагу Козубскому.

– Хорошо, вот из третьей роты Шаламов и пошлет.

– Трех человек, только тех, что были раньше, я фамилии сейчас дам. А вы новенький?

– Новенький, – ответил за меня Козубский, – и из самой Москвы, Александр Александрович.

– Вот что. А что же вы делали в Москве?

Седой старик поворотился ко мне.

– Учился в университете.

– Вот что. Вы не могли бы завтра, после развода, ко мне зайти? В сельхоз, на тот берег.

– На вахте не пустят, – сказал Козубский.

– Пустят, я скажу. К Тамарину, скажете, в сельхоз.

Старик ушел.

– Это Тамарин Александр Александрович, агроном сельхоза, – объяснил мне Козубский. – Это человек не простой.

На следующий день я был в сельхозе. Огромные оранжереи, парники – дело было ранней весной, – подготовленные рассады, зелень, теплый парниковый запах земли. Седой огромный старик в татарском бешмете. Две женщины около него – одна такая же огромная, как он, с таким же огромным носом и такая же седая, другая – маленькая, с желтым сморщенным лицом, маленькими ручками.

– Моя мама, – указал Тамарин на седую женщину. – И моя сестра.

Я поздоровался.

– Я писал раньше обзоры в «Комсомольской правде», – сказал старик. – «Тамарин-Мерецкий» – такая подпись. В отличие от просто Тамарина… Тамарин – это псевдоним Окулова Алексея. Знаете такого писателя?