Ефим Пермитин - Горные орлы

Два года пробатрачил на кулака Курносенок, а хозяин все не выдавал работнику обусловленной при найме платы. И когда Тишка бросил работу и пригрозил богатею судом, Пежин сказал парню:

— На Листвяге кочуют мои старые должники — кыргызцы. Выбери ночь потемней и угони у них корову, а то и две, я их укрою на своей заимке: ко мне не бросятся. Только половчей, — наказывал Автом, — чтоб не поймали. А кыргызцы — нехристь, у них сам бог велел. С кыргыцкого пегого жеребца, купленного «за два огляда», прадедушка породу чубарых лошадей развел.

В этом духе и «просвещал» несмышленого малолетка матерый черновушанский кулак.

Такой «расчет» за работу по тем черным временам да в такой трущобной глуши сошел с рук и хозяину и работнику.

С тех пор и стал Курносенок вором и крал уже не только у казахов, но и у односельчан.

Как-то зимой Тишка свел со двора Егора Егорыча Рыклина корову, да так ловко, что долгое время никто ничего понять не мог: обул корову в сапоги, чтобы следа своего не оставляла.

Кражу раскрыли только летом. Уставщик Амос посоветовал мужикам отодрать Тишку «на два раза»: вначале розгами «до мокра», а потом крапивой с солью.

Мужики надели рукавицы и в точности выполнили совет наставника. Но внушение это не помогло.

Веселый песенник Маркел не оставил хозяйства сыну. А Тишка любил и коровий мык и дробный топот козьих копытцев на дворе. Вот и решил он как-то развести коз: корму не требуют, зимой и летом на горах пасутся.

И опять из стада Рыклина он украл двух белых, как лебедята, козлят и, спрятав в подвал, выпускал их пастись лишь ночью.

Наказание вору Рыклин придумал жестокое. С соседом, Емельяном Прокудкиным, он затащил парня в амбар, и ножом, сделанным из обкоска литовки, подрезал кожу на ладонях рук и на пятках, завернул ее и, засыпав рубленым конским волосом, отпустил вора.

Как дополз Тишка до Караульной сопки — неизвестно, но пролежал он в постели около года.

— В которой посудине побывал деготь — огнем ее только выжгешь, — говорили о Курносенке черновушане.

Помимо певческого дара, к Тишке перешла и другая заметная отцовская черта.

Молодая вдова «ахтерка-пересмешница» Виринея Мирониха говорила о нем:

— Сердце у него столь нежное, столь мягкое, бабоньки, и любить он нашу сестру умеет, как ни один мужик на свете…

Но за что любил Виринею Тишка — неизвестно. Очевидно, за то, что ее, как и его, лютой ненавистью ненавидело большинство черновушан.

— Тихо-он!

— …он-он! — откликнулось эхо.

Тишке не хотелось идти на Семенкину заимку. В прошлом году, возвращаясь с промысла, он ночевал у Семенки и «по ошибке» обменил свои старенькие обутки на добрые сапоги хозяина. Семенка два раза наведывался в Черновушку, но оба раза Тишка ловко увиливал от него.

«Обойти надо Семенку, ночуем и под пихтой», — решил Тихон.

Он слышал крик Селифона, но не отозвался.

Стемнело.

Селифон вошел в пихтач. Выбрав полянку, разгреб снег. Потом снял сумку, достал топор, плюнул по привычке на руки и сердитыми ударами стал рубить дерево.

До слуха Тишки приглушенно-дробно, как перестук дятла, доносились удары топора. Тишка пошел на стук.

…Сняв лыжи, Курносенок плюхнулся прямо на снег у заплечной сумки Селифона.

Сухостоина звенела под топором. Желтые щепки брызгами разлетались вокруг пихты.

Усталого Тишку раздражали и летевшие ему в лицо щепки и звук топора, болезненно отдававшийся в его ушах.

— Берегись! — крикнул Адуев.

Дерево рухнуло, захватив ветками испуганно съежившегося Курносенка.

— Убьешь! Куда валишь?

Тишке хотелось на чем-нибудь сорвать злобу, но он удержался и стал ссекать лапник на подстилку.

Селифон перерубил сушину, положил половинки конусом одна на другую, сложил щепы и сучья между бревнами, поджег. На очищенной площадке Курносенок сделал настилку. Огонь обнял дерево, расплавил и закоптил снег.

Тишка приготовил «сухарницу» [4] Охотничье блюдо из разваренных в кипятке, сдобренных солью и маслом сухарей. . После первых же ложек охотников разморило. Накрывшись зипуном, Селифон лег на спину и стал смотреть в небо. Тишка свернулся рядом.

Качающиеся над головой звезды слились с искорками от огня.

…Охотники вскочили, когда предутренний ветерок погнал на них дым и искры. Пора было продолжать путь.

Подъем на конечный хребет начали с полудня. Крутики одолевали с трудом, взбираясь зигзагами. Селифон снова ушел вперед. Чем ближе поднимались к кедровникам, тем чаще попадались беличьи следы.