Юрий Нагибин - О любви (сборник)

— Это Кваренги!.. Старая аптека!.. Это опять Кваренги!.. Оловянные ряды!.. Кваренги — больница!.. А это узнаете? Кваренги, черт возьми, самый что ни на есть!..

Его энтузиазм заразил даже краснолицего полусонного шофера с маленькими ушами, сердито прижатыми к бритой голове. Завидев дом с колоннами, он тут же, не дожидаясь указаний, сворачивал к нему.

— Куда вы? Нам прямо!

— А вон этот… Кваренги, — говорил шофер. Наташа смеялась. Казалось, путешествие доставляет ей не меньшую радость, чем самому Гущину. Удивляло лишь, что живое, заинтересованное лицо Наташи в минуты самых пламенных гимнов Гущина какому-нибудь фризу или портику было обращено не к дивной руине, а к нему, Гущину.

— Посмотрите, посмотрите, как это прекрасно! — взывал Гущин.

— Прекрасно, — соглашалась Наташа.

— Ну, правда, ведь вы такого не видели?

— Не видела, — признавалась Наташа. — Даже не знала, что такое бывает.

Отрезвление пришло к Гущину внезапно, когда они осматривали обломок фигуры ангела в маленьком садике на Васильевском острове. От ангела остался каменный хитон и одно крыло — гордое и красивое, как у лебедя на взмахе. Гущин фантазировал, как должен был выглядеть ангел в своем целостном виде, и тут увидел большую металлическую птицу, пасущуюся в траве. На обтекаемое тело птицы была накинута железная кольчужка из мельчайших, плотно прилегающих чешуек. Золотистая рябь пробегала по кольчужке, когда птица попадала в перехват солнечного луча.

— Кто это? — прервал свои рассуждения Гущин.

— Господь с вами, Сергей Иваныч, скворца не узнали!

— Но какой он громадный! — растерянно произнес Гущин.

Скворец был величиной с голубя, царь-скворец, чудо-скворец! Он словно напоминал Гущину о живой жизни, о необыкновенности дарованного ему дня, который он так расточительно тратит на прекрасный, но холодный, мертвый камень.

— Может, хватит старины? — спросил Гущин.

— Как хотите, я не устала.

Гущин отпустил такси, и они медленно побрели в сторону моста Лейтенанта Шмидта.

— Вы одиноки, Сергей Иваныч? — участливо спросила Наташа.

— Вовсе нет! У меня семья: жена и дочь, большая, почти ваша сверстница. А почему вы решили?..

— Мне показалось, что у вас никого нет, кроме… — она слабо улыбнулась, — кроме Кваренги.

— Это правда, — угрюмо сказал Гущин. — Хотя я не понимаю, как вы догадались.

— Ну, это не сложно, — произнесла она тихо, словно про себя.

— А вы? — спросил Гущин. — Вы, конечно, не одиноки? У вас семья, муж?

— У меня никого нет. Отец погиб на фронте, мать — в блокаду. Меня воспитала бабушка, она тоже умерла — старенькая. И замуж меня не берут. Но я не одинока, Сергей Иваныч. Хотите, я покажу вам свой Ленинград?

— А это удобно?

Наташа засмеялась:

— Я была уверена, что вы скажете что-нибудь в этом духе. Конечно, удобно.

Наташин Ленинград находился неподалеку — на Профсоюзном бульваре. Они пошли туда пешком и почти всю дорогу молчали, занятые своими мыслями. Возле бульвара им попался навстречу маленький ослик под громадным, нарядным, обшитым красным плюшем седлом, на таких осликах катают детей.

— Какая крошка! — неожиданно умилился Гущин.

— Спасибо скворцу за то, что он такой большой, а ослику за то, что он такой маленький, — как-то странно растроганно и чуть-чуть лукаво сказала Наташа.

— О чем вы? — не понял и смутился Гущин.

— Спасибо жизни за все ее чудеса, — так же нежно и странно ответила Наташа…

Они оказались в мастерской художника. Чуть не половину обширного помещения занимали гравировальный станок и большая бочка с гипсом. Помимо двух мольбертов, здесь находились приземистая широченная тахта, десяток табуретов и торжественное вольтеровское кресло. С потолка свешивались изделия из проволоки, напоминающие птичьи клетки, — модели атомных структур, вдоль стен тянулись стеллажи с гипсовыми скульптурами каких-то диковинных фруктов. Оказалось, это человеческие внутренности: почки, печень, желудок, кишечник, легкие… Художник считал, что довольно искусству воспевать лишь зримые очевидности человечьей сущности — лицо и тело, не менее прекрасна и совершенна в человеке, венце творения, его требуха: мощный желудок, способный переваривать любую растительную и животную пищу, великолепные легкие, насыщающие кровь кислородом и на вершинах гор и в глубине недр земных, и несравненное по выносливости человеческое сердце, позволяющее слабому, голому, незащищенному существу выдержать то, что не под силу самому могучему зверю, и божественные гениталии, освобождающие человека от сезонной зависимости в продолжении рода.