Ефим Пермитин - Ручьи весенние

— Он правду-матку в лицо всякому выложит, будь то хоть разответственнейший или самый обыкновеннейший человек… — говорил о внуке Гордей Миронович, известный когда-то алтайский партизан, ныне председатель Маральерожского райисполкома.

Нравилось старикам и то, что внук учится в Сельскохозяйственной академии: «Об земле думает!..»

О родном же сыне старики говорили сокрушаясь. Опасливо поглядывая на спальню сына и невестки, Настасья Фетисовна плакалась своему мужу:

— Не эдакую бы ему жену!.. Какой орел, а в лапах у курицы!..

— Ничего не поделаешь, Настюша, любит!

— Пересилила вояку юбка!.. И не отругаешь — генерал!

— Боюсь я за Андрея, — не раз говаривал старик Корнев жене. — Подберет его здесь, как Никодишу, под каблук какая-нибудь сладкая, как арбуз, бабенка и пропал казак: про старородительские края позабудет. А что может быть краше нашего Алтаюшки-батюшки?!

— И я того же, отец, опасаюсь. Вижу, — кого ему маменька в женки прочит. Слов нет, Неточка и добра, как Алексей Николаевич, и красоты редчающей, и плясунья, и певунья, но ведь ветер же у ней, старик, в голове! Ведь такая до тридцати лёт в куклы играть будет и любого мужика в поводу заводит: в клячу обратит… — вздыхала Настасья Фетисовна.

— Нас, видать, не спросят. Да тут, кажется, мать, дело уже увороженное. И парень он хоть и твердый, но ведь какой кислотой металл травят!.. — Гордей Миронович помолчал, подумал: стоит ли такое рассказывать, но увидев тревогу на лице Настасьи Фетисовны, решил не скрывать, как не скрывал он от нее ничего в своей жизни.

— Лежу я, значит, вчера на кушетке и читаю «Правду», а дверь в столовую полуоткрыта. В квартире тишина — вы с Ольгой в гастроном ушли. Только далеко на кухне Дарьюшка что-то в ступке толчет да с кошкой ссорится. И вдруг — вернулись Андрей с Неточкой из кино. Расположились на диване в столовой и негромко разговаривают меж собой. Прислушался — про любовь! Интересно, думаю, как современная молодежь говорит об том, об чем мы в наше время никакого философского понятия не имели, а любили по старинке, без рассуждений. И слышу: «А скажи-ка мне, Андрей, как ты относишься к госпоже Бовари?» Чья же, думаю, это такая госпожа и почему советский комсомолец должен к ней относиться?.. А он, недолго думая: «Неважная, — говорит, — была особа Эмма, пустая…» Немка, думаю, раз Эмма. «А Манон Лескова?» — наседает на него Неточка. Батюшки, думаю, и эту не знаю. Вот тебе и председатель райисполкома!.. Наверное, думаю, тоже иностранка… «Да что это ты, — говорит, — сегодня, Неточка, неужто на тебя так французский фильм подействовал?» «А ты отвечай, раз тебя женщина спрашивает». И слышу, в голосе у ней струнка задрожала. «Красивая, обаятельная, — говорит, — даже в своем непостоянстве Манон, но в жены себе я бы не пожелал такую». Не дала она ему и мысли закончить. «Дурачок, — говорит, — ты мой, блаженненький, Андрюшенька!.. А ну, подвинься ко мне поближе!..» И такой у нее в голосе воркоток, такая искусительная завлекательность! Я даже сел на своей кушетке: «Ну, — думаю, — и бес же ты в юбке! Да с каких же ты лет, негодяйка, всю эту науку прошла?».. А они заговорили, заговорили о чем-то шепотом: ничего не разобрал я. Только вдруг опять слышу Неточкин голос: «Так любишь, значит?» — «Люблю, — отвечает, — очень люблю!» — «Ну а коли очень любишь, так дай сейчас же, сию же минуту, дай честное слово, что никогда не упрекнешь ни в чем». Поднял Андрей вот так голову, смотрит на нее в упор и говорит: «Ну, этого я не могу сделать, Неточка, потому что если дело принципиальное, тут я…» А она бровки свела, насупилась, как гроза, и каблучком в пол: «Не смей так отвечать! Говори сейчас же: даю честное слово безо всякого там «ну…» Как ты не понимаешь, что это я закаляю характер, власть свою испытываю над слабым мужским полом. Приказываю: го-во-ри!» И снова, как коза — топ ножкой! Сбледнел с лица Андрей и снова вперекор: «Нет, этого я не скажу тебе! Хоть и очень люблю тебя, а не требуй такого от меня, если дорожишь… если…» Вскинулась она и убежала, заперлась в комнате. А он весь вечер проходил черней ночи. И не ужинал. Мать спросила: «Что с тобой, Андрюша?» Он не ответил и ушел к себе.

— Я говорила тебе, что ей бы, бесстыжей, вертихвостке, только в куклы играть…

— Куклы-то они куклы, да тут что-то уж не куклами пахнет.

На вокзал приехали на трех машинах. Провожали «друзья-однополчане» Корнева, — два, как братья, похожих друг на друга толстяка полковника с женами, Алексей Николаевич, бережно державший под руку вконец ослабевшую Ольгу Иннокентьевну, Неточка с двумя бесцветными, еще ярче оттенявшими и без того ослепительную ее красоту, подругами по студии, и отец, не отходивший от сына.