Ефим Пермитин - Ручьи весенние

— Говорите, говорите, Андрей Никодимович… Вы так изумительно, так поэтично рассказываете обо всем…

Андрей не переносил лести: комплимент восторженно настроенной Веры в этот момент показался ему ненатуральным. Может быть, только потому, что весь этот день его мучила тоска. Он сердито нахмурился: «Как же она все-таки бестактна!» И ему захотелось сказать резкость. Но он удержался и только, подстегнув меринка, с места поскакал в галоп.

Возвратились они поздним вечером. На отвороте дороги к Предгорному Андрей довольно сухо попрощался. Вера так растерялась от этого подчеркнуто-сурового прощанья, что не нашла сил стронуть коня. «За что?» Сознание чего-то непоправимого охватило ее. «Такой чудесный день вдвоем, и вдруг это холодное: «Прощайте, Вера Александровна»!..

В течение дня ей все хотелось спросить Андрея о Терентии Мальцеве, показать главному агроному, что и она, несмотря на то, что окончила только техникум, тоже следит за передовой мыслью, но все почему-то робела, стыдилась. И вот сейчас, когда Андрей уже порядочно отъехал от нее, Вера, сама не зная, как это произошло, крикнула:

— Андрей Никодимович, на минуточку!

Андрей повернул коня и, все такой же хмурый, подъехал к ней.

Вера не знала, с чего начать, и в ее взгляде было столько страха, смущения и трепетной нежности, что Андрей удивленно поднял брови.

— Вы, конечно, отлично знаете, Андрей Никодимович, Терентия Семеновича Мальцева… — волнуясь и спеша, заговорила Вера, вовсе не вдумываясь в то, что говорила, и только пристально следя за нахмуренным лицом Андрея.

Андрей внезапно покраснел. Он силился вспомнить, что слышал о колхозном самоучке в министерстве, но, вспомнив, заговорил развязно:

— Ах, это вы об этом доморощенном изобретателе деревянного велосипеда! Он просто вульгаризатор.

— Андрей Никодимович, не говорите так! Прошу вас, не говорите! — неожиданно страстно воскликнула Вера. — Я два раза еще студенткой ездила к нему…

Андрей засмеялся.

— Вера! Ваша страстность в защите Мальцева мне нравится, но в науке я привык доверять проверенным авторитетам. И эмоциями меня не поколеблешь.

Андрей видел, как лицо Веры потускнело. Ему показалось, что ей стало и больно и стыдно за него.

— Статьи его я, конечно, прочту, — поспешно добавил он, — и мы с вами еще вернемся к Мальцеву. До свиданья, Вера.

— До свиданья, Андрей Никодимович, — отозвалась Вера.

Ночью Андрей попытался найти в журналах что-нибудь из статей Мальцева или хотя бы о Мальцеве, но ничего не нашел. «Придется попросить у Веры. На сбережения от стипендии два раза ездила…»

Впервые Андрей видел Веру такой взволнованной.

«А как вскинулась! Как засверкали глаза! Вот ты, оказывается, какая!» — подумал Андрей, опускаясь на свою жесткую койку.

Агрономов в подчинении у Андрея на восемь огромных колхозов только три. Одного из них, Петра Павловича Творогова, бывшего до этого главным агрономом, назначили плановиком МТС.

Творогов не имел специального образования, но был неплохим практиком. Болезненный, желчный, рано состарившийся, Петр Павлович знал все о всех в МТС. Труженик, худощавый, со сморщенным маленьким личиком и густыми бровями, он, не разгибаясь, днями и ночами сидел за составлением отчетов.

Крайсельхозуправление заваливало МТС бумагами. Андрей подсчитал, что в среднем ежедневно поступало до десяти пространных запросов. Ответ на каждый многовопросник иной раз занимал полдня.

— Андлей Никодимыц, бумазное дело лекомендую соследотоцить у меня: мне уз заодно пылиться… — Творогов не выговаривал «р», прицокивал и присюсюкивал.

Андрей с радостью согласился с его предложением.

Умный старик в первые же дни оценил горячую заинтересованность молодого агронома в деле и без особого труда распознал, что Андрей лишен опыта.

«Поклонишься и кошке в ножки: твое время, Петр Павлович, прошло, — не без горечи размышлял старик. — Ты и стар и опытен, но у тебя ни образования, ни диплома, следовательно, помогай молодому влезать в оглобли.

Только подсказывай незаметно: горяч, не стал бы взбрыкивать…»

И Петр Павлович чем мог помогал главному агроному.

Из женщин, кроме Веры Струговой, в зоне Войковской МТС была еще агроном Татьяна Михайловна Ошкурникова, девица тридцати трех лет, нервная, рано остывшая и, очевидно, разочаровавшаяся в своей профессии. Выглядела она всегда какой-то скорбной, обиженной. При встречах с Андреем ее печальное, «великопостное», как говорил о ней не лишенный юмора Творогов, лицо нервно передергивалось и она поднимала истерический крик: