Матильда Юфит - Осенним днем в парке

— Все-таки вы несете ответственность за свои кадры, — снова вмешался кругленький заседатель. — Как же так? Людьми надо руководить…

Леонтий Иванович собрал свое мужество, перестал вертеть головой и вытирать шею.

— Если говорить по совести, то Козлова работала с душой. Ни в чем таком она раньше не замечалась…

— Она ведь, кажется, дважды мать-одиночка, — ехидно заметил кругленький заседатель и хмыкнул. И сразу же прибавил сурово: — Удивляюсь вашей нетребовательности…

…Во время перерыва Костик пробрался к матери. Никто его не гнал, мать сама сказала, страшась, что после перерыва будут допрашивать Валерика:

— Шел бы ты, Костенька, домой. Там Витя один, голодный. Да и ты проголодался, наверно?

— А ты?

— У меня совсем аппетита нет. — И Нюся спросила у сына, как у единственного друга, на которого могла положиться: — Плохое мое дело, Костик, а?

— Судьиха-то ничего, — серьезно сказал Костик, — а дядька, что слева сидит, тот уж… так и подкусывает…

— Все равно, — обреченно проговорила мать. — Раз виновата, так виновата. Тут уж никто не спасет… — И проговорила фразу, которая томила ее весь день: — Обездолила я вас, совсем обездолила…

— Да брось ты, мама, — грубовато остановил ее Костик. — Заладила… Никого ты не обездолила.

— Прости меня, Костя, за весь этот стыд. Прости…

— Брось ты, мама, — опять сказал Костик. Он знал, что ее тревожит. И вдруг спросил, покраснев, стесняясь, глядя куда-то вбок: — Мама, ты тогда за этого… ну, за Витькиного отца не вышла почему? Ты меня пожалела? За меня испугалась? Да?

— Нет, сынок, он нехороший был, ну его… — И опять стала просить: — Люби Витю. Не требуй с него слишком строго. Он еще маленький. И все-таки брат тебе… Ладно, Костик?

Нюся заискивающе заглянула сыну в глаза. Костя нахмурился:

— Я же сказал. А раз сказал — все. Завязано…

Еще раньше чем Витя появился в доме, Костик возненавидел его отца. Тот приходил ласковый, лысоватый, приносил цветные карандаши или книжечку, гладил Костика по растрепанным волосам, одергивал на нем рубашечку и журчал, вкрадчивый, как кот соседки тети Дуни:

— Ребенок не может сам себя понимать, не может знать свои обстоятельства. А женщина вместо воспитания дает одни только ласки… Ребенок же, тем более мальчуган, требует, извините, ремня для обуздания своей фантазии. Тогда из него вырастет полезный и разумный гражданин, член общества… — И, обнимая Костю за плечики, спрашивал нежно, как будто конфетку предлагал: — Ремешок повесим над кроватью, верно? И тогда будет у нас порядок, острастка будет, как положено в семье. Я и сам сирота, жил у отчима, зря обижать не буду. Но ребенок должен знать страх…

— Он мальчик хороший, умный, он будет слушаться, да, Костя? — торопливо спрашивала мать, стараясь улыбаться. — Зачем же вешать ремешок, срамиться перед соседями?

— А соседи что, на луне живут? — благодушно говорил Петр Филимонович. — В моей квартире одно бабье с детворой, вдовы… то одна, то другая просит сынишку постегать… Я уж отказываться стал, что я им, палач? Исполнитель? Распустили, а я стегай… Нет, я лучше возьмусь за одного, душу положу, а сделаю человеком… Своего-то я не поленюсь похлестать, укажу на его ошибки… Верно? — и ласково заглядывал Косте в глаза. А Нюсе, если стояла рядом, он клал руку на спину, где под прозрачной тканью кофточки, как на аккордеоне, выпукло выделялись пуговки. Мать, к удивлению Кости, густо вспыхивала.

Иногда гость говорил:

— Иди, Костя, погуляй, подумай, какой у нас будет конспект жизни…

— Только не припоздняйся… — тревожилась мать.

А однажды он прибежал с улицы, шмыгнул в дверь. Свет не был зажжен, и в темноте мать говорила тихо и печально, он не сразу понял кому:

— Боюсь, не буду я тебе соответствовать, Петя. Я бесхитростная, непрактичная, а ты человек серьезный. Может, лучше мне не связывать свою судьбу…

Костик в страхе слушал, как рассуждает Петр Филимонович.

— Да, хотелось бы найти женщину веселую, горячую, чтобы в руках у нее кипело, в глазенках огонь сверкал… Но сердцу не прикажешь, очень ты мне понравилась, Нюся. Однако я поставлю свои условия, — деловито произнес Петр Филимонович. — Если носки порванные — это я на первых лорах прощу, не в носках счастье, я себе и сам заштопаю. Но равнодушия к себе — это ни в коем случае. Меня надо встречать с улыбочкой, для этого я женюсь. Человек я самолюбивый…

— Изработанная я, издерганная, вспыльчивая… — не то жаловалась, не то оправдывалась Нюся. — С детских лет тружусь… — Она перешла на «вы». — Нет, уж лучше вы обдумайте, Петр Филимонович, обдумайте, тогда уж решайте…