Матильда Юфит - Осенним днем в парке

— Ира тебя любит. И я люблю.

Она затискала, зацеловала его. Предостерегла:

— Ты только при бабушке не вздумай болтать такие глупости.

Но он как-то и сам почуял, что бабушке не надо рассказывать ничего. Он не только бабушке, но и матери, когда вернулся домой, не стал ничего про этот случай рассказывать. Только сказал, что Лялька моложе дяди Вали и много красивее.

— Что ж у нее детей нет? — пожалела мать. — Скучно ей без ребенка.

— Она веселая, поет… Нет, ей не скучно.

Конечно, теперь он стал старше и прекрасно понимал, какую сморозил тогда глупость про любовника, но не стыдился, ему даже приятно было, когда Лялька подшучивала над ним, подмигивала ему, напоминая, что у них есть свои секреты. Когда он, сидя за столом и согнувшись над книгой, забывал обо всем на свете, она иногда подкрадывалась сзади и закрывала ему ладонями глаза. Он тут же узнавал и запах ее ладоней, и прикосновение острых грудок, туго обтянутых лифчиком, но хитрил, тянул время:

— Тетя Ира?

— Это я, дурачок, я…

И Лялька отнимала ладони.

А в последний раз, когда он приехал, сказала разочарованно:

— Ты уже повзрослел. Жаль. Теперь с тобой и поиграть нельзя. Опасно.

— Почему? — спросил он с замирающим сердцем. — Разве я кусаюсь?

— Нет, опасно, опасно, — словно не ему, а себе твердила Лялька. — А жаль, так хочется поиграть с ребятеночком.

Этого Юра тоже матери потом не рассказал. И того не передал, как тетка Ира пожалела:

— Лялька, в сущности, несчастная женщина. Валя тюлень, кроме стройки и пива, ничем не интересуется. А у нее ни детей, ни умственных запросов. Впрочем, тебе этого еще не понять…

Но Юра уже многое понимал. Каждый день, каждый миг приносил ему новые открытия. То, что раньше казалось ясным, простым, незыблемым, теперь оказывалось совсем не простым, и не ясным, и не постоянным. Мать иногда смотрела на него со страхом, когда он лежал на своей тахтушке, закинув руки за голову, смотрел в потолок и подолгу молчал.

— Не думай, — просила она. — Выскажись — легче станет. Ну что ты? О чем ты? Кушать хочешь?

— Я не голодный.

— А хочешь, чайник поставлю? Коврижка есть.

— Нет, не хочу.

Матери хотелось успокоить, отвлечь мальчика от мрачных мыслей. Она не знала, как, чем.

— Юрочка, мы денег соберем, тебе новый костюм справим, хочешь? Ордер на пошив мне дадут…

— Не надо, — почти со злобой отказывался он.

— А чего ж ты томишься, Юрочка? — ласково, с тревогой спрашивала мать. — О чем тоскуешь?

— Не о костюме же, — сердился Юра. — Я о таких глупостях и не думаю. Костюм! — презрительно фыркал он. — Может, я о тайнах мироздания размышляю, а она — костюм…

Мать недоверчиво усмехалась.

А после того, как он все лето провел не дома, вдруг упрекнула:

— У меня свои заботы, а тут еще ты сердце рвешь, лежишь — думаешь не знаю о чем…

Он и сам уже подозревал, что у нее заботы. Маша Завьялова начала на работе обгонять мать. То есть она еще ее не обогнала, мать работала теперь на сорока восьми станках, а Маша только-только осваивала свои тридцать. Но так уж как-то повелось, что про успехи и достижения матери говорили все реже, как будто это само собой разумелось, а Машу все чаще и чаще хвалили. И председатель завкома даже сказал Юриной маме:

— Надо поднимать молодые кадры. Будущее за ними. Честь тебе и хвала, Полина Севастьяновна, что ты выучила Завьялову.

Это ему еще весной, до летних каникул, со смехом рассказала мать, когда вернулась с работы. И он тогда еще, весной, забеспокоился:

— А ты что? Старая?

— Ну, не старая пусть, но я уже опытная работница, что ж меня хвалить… Сам знаешь — молодым везде у нас дорога… — И, как бы позабыв, о чем шел разговор, начала назидательно наставлять сына: — Вот ты и иди, Юрочка, все вперед и вперед. Не останавливайся. Я такая радая, что ты драмкружком увлекся. Может, у тебя талант…

— То-то и оно, что нет таланта, — так и вскочил, завелся Юра.

— Кто это тебе сказал, что нету?

— Я сам вижу…

Но тут он кривил душой. Ему казалось, что талант у него есть. Если бы дали главную роль, яркую, он бы показал, на что способен. А роли ему доставались маленькие, неинтересные. Он и на репетиции приходил первым, и сидел до самого конца, и ел глазами режиссера — так внимательно слушал пояснения, и учил назубок роль, не только свою, но и всю пьесу. И, как будто в награду за его рвение и труды, в насмешку, режиссер просил:

— Будь другом, Юрий, посуфлируй. Ты очень вдумчиво изучил текст…

Но когда после спектакля участники, румяные, красивые от грима, выходили под аплодисменты кланяться, Юра, пыльный, с пересохшим горлом, вылезал из суфлерской будки и стоял в сторонке, как будто он совсем никто. А Люда, накланявшись, проходя мимо него вместе с Виктором, упрекала: