Виль Липатов - Дом на берегу - очерки

Нам пора кончать, Павел Павлович! Мы хорошо поговорили. Кажется, я смогу стянуть мой очерк пружиной обобщения. Спасибо вам за это! А то, что я вас выдумал, Павел Павлович, грех небольшой. Понимаете ли, я неспособен затягивать пружину обобщения, когда никто не спорит со мной. Вот потому я и выдумал вас, Павел Павлович.

Но Борис Кочергин не выдуман. Могу дать адрес: Советский Союз, Кочергину Борису… Этого достаточно! Найдут и по такому адресу.

Года три назад я познакомился с токарем Петром Ильичом Вахрушевым, который жил со мной в одном доме. Он работал на электромеханическом заводе. Маленького роста, щупленький, с неярким лицом, он производил впечатление тихого, даже несколько робковатого человека. Петр Ильич очень боялся показаться назойливым, был застенчив в компании моих дружков-журналистов, которые громко говорили, острили напропалую, наизусть цитировали стихи, уверенно рассуждали о политике. Он же забивался в угол и лишь изредка вставлял слово.

Петр Ильич много читал, но он редко говорил о прочитанном, в его отношении к книгам я чувствовал ту же застенчивость, некоторую робость, которые он проявлял в шумной компании. Взяв книгу, он бережно проводил пальцами по корешку, неярко улыбался мне, говорил тихо: «Я медленно читаю. Поэтому, если долго задержу, вы не беспокойтесь». Он читал медленно оттого, что делал это так же основательно, добросовестно, как делал все.

На заводе Петр Ильич считался хорошим рабочим, его имя называли на торжественных совещаниях, но он не был выдающимся токарем, не ставил рекордов, как другие. Он неизменно выполнял норму на 120 процентов, но у него не было срывов, которые бывают у тех, кто порой дает 500 процентов.

Петр Ильич не любил говорить о войне, и, когда мои шумные товарищи начинали об этом, он еще больше затаивался, втягивал голову в плечи, молчал с таким видом, точно разговоры о войне неприятны ему, страшны.

Мои друзья — да что греха таить! — я тоже считали Петра Ильича средним, обыкновенным человеком, этакой равнодействующей между героями-рабочими и обывателями, мещанами, которых по долгу службы мы встречали немало.

Так мы и привыкли относиться к Петру Ильичу, хотя нам становилось скучно, когда он по каким-нибудь причинам не приходил в компанию — нам не хватало его внимательных, вопрошающих глаз, слушающего молчания.

Петр Ильич был женат, имел дочь, которую звали Наташей. Она походила на отца и, когда он сидел у меня, ждала его на улице. В комнату ее никак нельзя было затащить, от конфет она решительно отказывалась — брала не больше одной, когда мы приставали с угощением особенно настойчиво. Жена Петра Ильича работала медсестрой в городской больнице.

Мне случалось ездить с соседом на рыбалку. Я считал его страстным рыболовом — еще бы, не пропускает ни одного воскресенья, не боится ни дождя, ни лютого холода! — и был поражен тем, что увидел: Петр Ильич, собственно, не ловил рыбу, а просто сидел на берегу, грелся на солнце, дышал вольной грудью, разглядывал в траве перламутровых жучков. К природе у него было такое благоговейное, уважительное отношение, как к книгам. Я сам видел, как Петр Ильич подвязывал сломанную березку — вынул веревочку, привязал, полюбовался на дело рук своих и торопливо оглянулся: не видел ли кто его за этим занятием?

Я, конечно, притаился в ивняке.

Руки у Петра Ильича были большие, черные от мазута, с потрескавшейся кожей, а пахло от него хорошо — металлом, дымком и отчего-то чуть-чуть бензином. Это был запах большого завода, который не выветривался даже за месячный отпуск. Носил он черный костюм, а рубашку выпускал воротником на плечи, чтобы было вольно дышать.

Незадолго до Девятого мая, когда наша газета отмечала годовщину со дня разгрома фашистской Германии, произошло следующее.

Мой товарищ журналист Борис Ярин — рыжеволосый, шумный, восторженный — ввалился ко мне поздно вечером, уселся на стул.

— Слушай, — насмешливо сказал он. — Ты вот называешь себя журналистом… Скажи — называешь!

— Без вступления! — подозрительно попросил я, ожидая подвоха. Так оно и оказалось. Восхищаясь и бегая по комнате, Борис рассказал о том, что по поручению редактора он поехал на электромеханический завод за тем, чтобы написать очерк о рабочем, бывшем воине, в следующий номер. И секретарь партийной организации, не задумываясь, назвал человека, который был кавалером всех степеней ордена Славы, а на производстве отлично работал.