Александр Воронский - Бурса

Живот же свой Виталий Богоявленский положил на поле красной брани в двадцатом году под Харьковом…

…Накануне разъезда мы закупили колбасы, воблы, печеных яиц, булок, красного церковного вина, сняли лодку и отправились за город в лес. Вечерний звон медленно плыл за нами по реке. Река казалась застывшей. Она отражала небеса. От прибрежных камышей шел еле слышный зеленый шелест. За железнодорожным мостом мы выбрали песчаный берег, развели костер. На елях и соснах блестела паутина. Лес курился синей душистой дымкой. На сияющий солнечный круг уже можно было глядеть. Меж деревьями от него рассыпались мелкие стрельчатые лучи. Справа от нас, шагах в двадцати, зеленел старый кряжистый дуб. Солнце ударяло в его вершину; закатный жидкий свет ложился на груду листвы, мешался с ней, но был не в силах уже разогнать сумрак. Он был угрюм, старый многодумный дуб. Песок не успел еще остыть.

Мы устроили совещание о библиотеке. Ее передали кружку бурсаков. Решили: библиотека в надежных руках. Один Любвин высказал опасения. Его не поддержали.

…Приступили к закускам и к вину. Пили мы его вместе в первый раз.

Я сказал друзьям:

— За тех, кого нет с нами…

— Нет Шурки Елеонского…

— Нет Пети Хорошавского…

— Нет нашей Даши.

— Да и Витя уже как бы не с нами… исключен.

Трубчевский полушутя, полусерьезно прочитал:

Вспомнили писателей-бурсаков: Помяловского, Решетникова, Левитова, Добролюбова. За них выпили. Уже стемнело. Огонь играл на наших лицах и отражался в воде. Над рекой плыл туман; чудилось, что и мы плывем.

— …Вот Даша… — вспомнил опять ее Серега и не закончил.

— …Да, вот Даша… Даша, — вымолвил я, — освобождала нас от бурсы. Она больше всех выбила из меня бурсака, да и из вас также, друзья мои.

— Это верно, — опять согласились все в один голос.

— Ты, Витька, не горюй, что тебе пришлось пострадать за Дашу, — заметил Трубчевский.

— Она тоже за нас пострадала, — прогудел Любвин, подкладывая в костер сучьев.

Витка молодецки опорожнил стакан, точно он был взаправду опытным выпивохой, сдвинул на затылок фуражку, выпятил нижнюю губу.

— Чепуха… Я недаром поплатился за Дашу. Кое-что я за это имею.

— Что же именно ты за это имеешь? — спросил я его с недоумением.

Витька преважно ответил:

— Что наш брат имеет от женщин, то от нее я и имею.

— Врешь! — сказал я, отбрасывая в сторону палку, обожженную в костре.

— Брешешь! — молвили Серега и Трубчевский.

— Не вру и не брешу, — заявил упрямо Витька. — Я, братишки мои, не зевал, как вы… Я свое дело знаю… Зато меня и уволили.

…Да, таков был Витька Богоявленский, не хуже и не лучше, превосходный товарищ, но удивительный и вздорный враль, едва дело касалось его любовных похождений и побед!.. Он не пожалел даже Даши.

— Витька, — сказал я ему мягко, — Витька, не ври! Ты прямо ополоумел. Признайся, ты солгал нам.

— Я солгал? — вскрикнул Витька и рассыпал искры из глаз.

— Нет, ты не солгал, ты пошутил над нами.

— Пусть шутит, кто угодно, а мне не до шуток.

— Ты, Витька, рыцарски себя вел перед Халдеем.

— Я покажу вам рыцаря, дышло вам в рот! — совсем сатанея, заревел Витька и потряс даже головешкой.

Мы не обратили внимания на Любвина, а он уже сидел с чугунным лицом и застыл, точно статуй. Потом вдруг сорвался с места и, ни на кого не глядя и словно ничего не видя перед собой, быстро скрылся в темноте за деревьями. Витька сразу осекся, схватил за хвост тарань и стал неистово отбивать ее о каблук сапога. Все угрюмо молчали, усиленно подкладывая сучья в костер.

Любвин возвратился к костру. Сел и уперся взглядом в землю. Подглазники у него были краснее обыкновенного.

— Выпьем еще за Дашу! — предложил неестественным голосом Витька.

— Я с тобой согласен, — обратился он ко мне, — Даша из нас выколачивала бурсу.

Витькины слова нужно было перевести так: — Ты прав. Я немного заврался.

Все вздохнули свободнее, налили церковного вина; один Любвин не пошевелился. Мы его не упрашивали.

…Костер сухо трещал. В нем горело наше прошлое. А отсветы уводили в будущее. Оно было багровое. Кругом реяли безобразные тени. Где-то оттопыривал огромные тонкие уши Халдей, с прожилками, напоминающими пауков. Не знал я, понятно, тогда, что долго эти уши будут висеть надо мной, что всюду они будут меня преследовать, ловить мои самые сокровенные поступки и помыслы. Что даже в тюремных подвалах и в далеких забытых краях не укроешься от них… Да… Уши Халдея!.. Россия!.. Россия Малют, застенков, тайных канцелярий, охранок!