Василий Андреев - Арина

Нина Сергеевна, которая третий год подряд избиралась профоргом и любила Катю Воронцову за гордую независимость и редкую нетерпимость к неправде, стала подавать ей знаки, чтобы та поскорее ушла в подсобку. Но Катя в ответ и ухом не повела: занятая воробьем, она не видела жестов Нины Сергеевны и не догадалась, что Федор Макарыч, ведя речь о какой-то скульптуре, имел в виду именно ее.

— Не подумала она, — попробовала заступиться за Катю Нина Сергеевна. — Сегодня спасенья нету от жары, мы все тут прямо как обалдели.

— Вот-вот, я и вижу, что вы все тут головы потеряли, — сказал Костричкин. — Это надо же до такой жизни докатиться, можно сказать, нагишом по залу разгуливают! Или вы таким макаром клиента заманиваете? По-хорошему, культурным обслуживанием не можете его завлечь, так решили, что он на дурное клюнет. Молодцы, в ногу с веком шагаете, ведь сейчас в самой моде этот, как его… секс. Но зарубите себе на носу, у меня такой номер не пройдет. Вам надо было пораньше родиться, вот при старорежимной власти вы, наверное, развернулись бы вовсю, уж тогда-то, я не сомневаюсь, вы принимали бы клиентов в наряде Адама и Евы. Но фортуна обошла вас стороной, я вам искренне сочувствую. И советую вести себя пристойно. Я не позволю превращать парикмахерскую в какой-нибудь бордель. Понятно?

— Тут двух мнений быть не может, — сказал Глеб Романович. — Вы справедливо заметили, кое-кто у нас забывает и про совесть и про честь. Выходку Воронцовой я тоже не одобряю.

Наконец и Катя поняла, о чем идет, речь, вся занялась краской и, опустив голову, съежившись, убежала в подсобку. Но Федор Макарыч и после этого не мог успокоиться, его сердило, что слова, сказанные им, никого как следует не затронули. Ведь по сути дела только Глеб Романович его и поддержал, остальные молчали, будто безъязыкие, и, конечно, ждали, когда он уйдет, чтобы снова заняться рукодельем-бездельем. А вот он возьмет и не уйдет, он возьмет и спутает им все карты.

— Это вы так считаете, — заведующий благодарно посмотрел на Глеба Романовича, — а другим, видно, кажется, что я не то говорю.

— Верно говорите, только шибко долго, — отозвалась Нина Сергеевна. — Любите вы из мухи слона раздувать. Я же сказала, одурела девчонка от жары. Вы бы сделали ей замечание, вот и сказ весь. Ведь не без понятия она у нас, хотя и самая молодая. А то затянули на целый доклад, допекли человека. Сейчас небось сидит она в подсобке и ревет.

— Выходит, жара во всем виновата, — возмутился Костричкин. — Да что вы свою распущенность жарой прикрываете? Вы не от жары одурели, а от безделья. Черт знает чем тут занимаетесь. Кто вяжет, кто ногти грызет, кто трико штопает. Прямо не парикмахерская, а захудалая богадельня. Зарубите себе на носу, я больше не потерплю это безобразие.

— А что нам делать, в потолок смотреть? — спросила Тамара Павловна. — Все равно клиентов пока нету.

— Я найду вам дело, — серьезно сказал заведующий. — Вот зеркала почистить надо? Надо. Хлам всякий тоже давно пора из столов выгрести. Я скоро проверю столы и тумбочки и у кого обнаружу барахло негодное, тому не поздоровится. А возьмите окна, они все мухами засижены. Хотя бы стекла протерли. Разве одной уборщице осилить такую махину? Это же не окна, а ворота настоящие, хоть на тройке вороных сюда въезжай.

— Какие окна засижены? — удивился Петр Потапыч. — У нас и мух-то нету.

— О чем вы там толкуете? — не расслышал его Костричкин.

Старый мастер, который еще два года назад имел право уйти на пенсию, но пока не ушел и продолжал работать, ловко повернулся вместе с креслом, чтобы быть лицом к заведующему, заговорил неторопливо:

— А толкую я, Федор Макарыч, что праздный час — это не воскресник. Никогда не знаешь, когда он начнется, а когда кончится. И негоже сейчас окна протирать. Войдет клиент, а мы тут, как обезьяны, по окнам лазаем. Конфуз получится. А что до меня касается, я по своей слабости могу и вниз загреметь от головокружения.

— Ну о чем вы говорите, Петр Потапыч? — пожал плечами заведующий. — Конечно, я не вас имел в виду, а молодежь. Кстати, как вы себя чувствуете?

— Неважно, — ответил старый мастер. — Можно сказать, совсем скверно.

— Это никуда не годится, это безобразие, — недовольно сказал заведующий.

— Я же не виноват, что плохо себя чувствую.

— Вот это мило с вашей стороны. А кто же виноват? Чувствуете себя плохо вы, а виноват, стало быть, я. Так, что ли?

— Я так не сказал.

— Не хватало вам еще так сказать.

— Но и себя я не могу винить за это. Болезнь есть болезнь, ее не приглашаешь, а она приходит.