Игорь Муратов - Окна, открытые настежь

«Что он болтает? Как он смеет читать мне мораль? — еле сдерживал себя Крамаренко, чтоб не броситься на Бориса с кулаками. — Знать я тебя не хочу с твоими советами…»

«Знать не хочу…» Не высказанные вслух, эти слова пока еще были только словами. Но чем дольше говорил Борис и чем больше Крамаренко понимал, что тот прав, тем ощутимее эти слова превращались в действие, в поступок, в решение.

— Сделай так, чтобы я спокойно уехал, — горячо попросил Борис, обманутый терпеливым молчанием отца, которое ему показалось раздумьем, — дай мне слово, что не позволишь всяким богданчикам опутывать себя… не уйдешь с элеватора, пока не выведешь всю эту мразь на чистую воду.

«Нет, это невозможно терпеть! — думал, тяжело дыша, Крамаренко (он уже принял решение). — Не отсечешь вовремя болячку — всю семью охватит зараза. Каждый начнет в душу мне лезть. По книжной указке совесть во мне воспитывать. Дай им волю — Зойка с подавальщицами в ресторане будет обсуждать отца. И это на старости лет, когда я за соломинку хватаюсь. Ну и что ж: пусть я середняк от природы. А все равно не хочу, чтобы меня считали таким. Внимания к себе требую. Почета. И не за что-нибудь, а просто так. За то, что я — это я, Омелян Крамаренко. Упаду — топчите меня. А поднимусь, тогда хоть бы ты сто раз академиком был, вражий сын, а уважай меня безо всяких причин. Если я наверху. Если на моей улице праздник».

И, отстранив протянутую Борисом руку, сказал:

— Слишком я устал и слишком меня жизнь потрепала, чтобы я хоть еще один раз мог такое выслушать. Хорошо. Допустим, не уйду я с работы. Подставлю себя под удар. Обещаю, — и швырнул на стол только что взятые у Бориса деньги. — Но тебя… После всего, что ты сказал… После того, что посмел, знать я тебя не хочу. Уезжай, возвращайся, огребай кучи денег, делай что хочешь, но пока я жив, чтоб ноги твоей в моем доме не было. А начнешь семью мучить, к матери лезть с объяснениями, путать в мои дела, грязью меня начнешь обливать, так и знай: похоронишь ее.

«Трудно жить человеку, — думает Крамаренко, напряженно прислушиваясь к нестерпимо веселому стуку колес, — обидно ему жить, если он чуть не с малолетства ждет, как манны небесной, удачи, а она, сучья дочь, не идет в руки». Вот он и не выдержал. Разругался с Борисом. Кто виноват? Все она. Его неудачная жизнь. Теперь в семье на него косо смотрят, а отступать уже поздно.

Вчера Катря привязалась: «Что за слово ты Борису давал?» Оказывается, записку от него получила. Хорошо, что уехал, заноза, а то, не ровен час, и в самом деле сунул бы нос, куда его не просят, рассорил бы Крамаренко с Богданчиком.

Слово… Какое уж там слово! Ну, выкрутился кое-как, сказал Катре, что обещал Борьке не рассказывать ей обо всех мерзостях, которые тот на отца говорил. А сам свою линию решил гнуть до конца.

Пан или пропал. Если пан — приедет Борис, можно и на мировую пойти. Пусть, дуралей, знает, что и отец не лыком шит, не нуждается в его ученых советах. А если — пропал…

Все теперь от случая, от судьбы. Подведет цемент — идет Крамаренко на дно. Выдержит, — значит, правильно он на Богданчика поставил, а не на какую-то никому не нужную совесть. Значит, вытянул хоть раз козырную карту из этой паршивой колоды, которая называется жизнь…

Сашко Сыромолотный приехал на Далекую Караваевку, где строилось водохранилище, как только начало светать. Они условились с Виталием встретиться на час раньше. С того времени, как Виталия перевели из первого механического в прославленный МХ-2 [2] Второй механический цех. , оснащенный сплошной автоматикой, Сашко места себе не находит — так скучает без друга.

Они еще в десятилетке дружили. «На пару» в пятом классе перестреливались бумажными голубями на скучных уроках; «на пару» непримиримо боролись с нарушителями дисциплины в седьмом; отстаивали в восьмом честь волейбольной команды и выпускали рукописный сатирический журнал «Метеор». «На пару» после школы пошли на завод.

Армия на время их разлучила. Сашко служил на западе, а Виталий на юге. После демобилизации снова сошлись на своем заводе, в одном цехе, в той же самой бригаде. Вместе ходили на футбольные матчи, в театры и делали друг другу «джентльменские» уступки: Виталий ради Сашко посещал цирк, а Сашко ради Виталия — симфонические концерты.

С кем еще, кроме Виталия, может Сашко обсудить все «жгучие проблемы»? Он и жене своей сказал: «Ты, Олеська, тоже не глупа, но до Виталия тебе знаешь сколько расти?» И Олеська не обиделась.