Евгений Гущин - Дом под черемухой

— Зачем они к тебе ходят? Если не гадать?

— Всяк со своим приходит. Когда радость — ко мне не идут. С горем идут, когда печаль на сердце. Душу облегчить, ласковое слово услышать. За этим идут.

— Не хитри, Игнатьевна. Неужто я такая дура, что поверю? Ладно, ты не бойся. Никому не скажу. Покажи…

Старуха заколебалась:

— Ой, даже не знаю, что тебе и сказать. Давно уж не гадала. Не знаю, где у меня что и лежит.

— А ты поищи, — посоветовала Евдокия, — авось и найдешь.

Вздыхая и охая, Игнатьевна полезла на русскую печь под занавеску, нашла там кожаный засаленный мешочек. Развязала высыпала на стол цветастую фасоль.

— Я ведь не заперлась. Кто зайдет, подумает, гадаю тебе. Запереться, что ли? — спросила вдруг старуха.

— Запрись, — как бы с безразличием согласилась Евдокия, а сама подумала, что и вправду интересная выйдет картина если кто зайдет и увидит ее при гадании.

Игнатьевна накинула в сенцах крючок, вернулась и села к столу. Евдокия тоже присела на табуретку напротив старухи, глядела на поблескивающие фасолины.

Игнатьевна посидела некоторое время молча, как бы задумавшись, потом худыми, костистыми пальцами перемешала кучку и, не снимая ладоней с фасоли, спросила:

— На кого гадать-то? На тебя, что ли?

— Зачем на меня? Просто гадай.

— Просто не гадают, — усмехнулась ей в глаза Игнатьевна. — Надо на живую душу. Давай уж на тебя.

— Нет, — помотала головой Евдокия. — На меня не надо. Я свое, можно сказать, отжила. Что было — знаю, а что будет — мне неинтересно.

Старуха усмехнулась, остро глянула на Евдокию и стала что-то шептать про себя.

— Колдуешь, никак? — спросила Евдокия с подозрением.

— Человека того вспоминаю, на кого гадаю. Давно не видела.

— Это обязательно?

— А как же. Мне надо его хорошо вспомнить. И лицо, и голос, и походку. Иначе не получится.

Потом старуха разделила фасоль на маленькие кучки и стала перекладывать фасолины с одного места на другое. Тонкие губы ее легонько шевелились, а глаза бегали по фасолинам, отыскивая в них что-то одной ей ведомое, и Евдокии подумалось, что у старухи хорошее зрение, без очков видит.

— Дальняя дорога ей лежит. Шибко дальняя, — сказала Игнатьевна.

— Кому ей-то?

— Которой гадаю. Разлука и дальняя дорога. Она у тебя че, уезжает куда или как? — Игнатьевна в упор взглянула на Евдокию.

— Кто уезжает?

— Твоя Юлия-то.

— Ты что, на нее?

Старуха усмехнулась:

— Эх, Евдокия Никитична, не умеешь ты хитрить. Всю-то тебя насквозь видно. Ты как только на порог ступила, я тебя сразу и поняла. Не поглядеть, как живу, ты пришла, а на дочь погадать. Сомнения тебя гложут. Уж в людях-то я, слава богу, разбираюсь. Не понимала бы в людях, так не ходили бы ко мне. Вот взять тебя. Зашла ты бойко, а в глазах у тебя сидело темненькое зернышко. Вижу, покоя у тебя нету, вся душа извелась.

— Больно глубоко ты видишь, — сказала Евдокия насмешливо. — Значит, говоришь, на мою дочь гадала?

— На нее.

— И что это за дальняя дорога? Она в город уезжает учиться. Это недалеко. Наведываться будет, и мы к ней ездить будем. Откуда же разлука-то? Ты чего-то путаешь.

— Да вот же. — Старуха потрогала пеструю фасолину. — Нечаянная дальняя дорога ей выпадет. Куда-то далеко уедет.

— Врешь ты все, — устало произнесла Евдокия. — Врешь, Игнатьевна, врешь. Ни одному твоему слову не верю.

Старуха поджала губы.

— Это твое дело, верить или нет. Я тебя не неволила. И к себе не звала. Ты сама пришла. Попросила погадать, можно сказать, на грех навела, да меня же и оскорбляешь. Нехорошо получается. И по-вашему — нехорошо, и по-людски — худо.

— На какой это грех навела?

— Вот те раз! Я же тебе сразу сказала, что давно не гадаю. А ты меня приневолила. Согрешила из-за тебя. Узнают, так оштрафуют ни за что ни про что.

Евдокия поднялась.

— Слушай, Игнатьевна, а ты не можешь на погоду погадать? Будут дожди или нет? Сухая будет осень или наоборот? — спросила Евдокия с хитрым прищуром.

— Это у вас по радио гадают, — усмехнулась старуха.

— А ты нет?

— Нет.

— Жалко… Ну ладно. Поглядела, любопытство сбила. Прощай.

Калитку Евдокия затворила за собой осторожно и огляделась по сторонам: не видел ли кто? И тут же подумала, что так же и девки уходят от Игнатьевны, осторожно затворяя калитку и воровато оглядываясь по сторонам. Стыдоба… Черт занес… Выкручивалась, молола всякую чушь про погоду. Ослабела душой.

Степан не спал. Сидел на крылечке, курил.

— Где ж ты так долго-то? — спросил, мерцая огоньком папироски.