Шамиль Хазиахметов - Мир вашему дому

Отец замолчал, тяжело о чем-то задумавшись, и Гульшат привычным своим чутьем поняла, что он сейчас недоумевает, почему мама жила так мало, отчего не передались ей по наследству здоровье и долголетие ее предков.

— Про твою прабабку я не зря вспомнил, — сказал отец, когда они вышли на светлую полянку, от которой еле приметная тропка спускалась к речке. — Жесткий характер был у нее и бабушки. И наша мама была строга, упряма, в чем-то, как она считала, самом главном, была до безрассудства неуступчивой. Первые годы мы часто ссорились, потом она подмяла меня с моим мягким характером, и я только поддакивал ей и во всем соглашался. До нынешнего года мне казалось, что ты уродилась в меня, покладистая была, добрая. Но этой весной в тебе проснулась материнская линия. Неуступчивость, раздражительность, резкость в суждениях, грубость… — отец осекся и поспешно поправился: — Я хотел сказать… упрямство.

Гульшат отстала и пошла сзади. Она сжала губы — отец никогда не обижал ее. Ей захотелось бежать куда глаза глядят.

Отец, стараясь замять свою неловкость, громко заговорил о другом. У речки он замолчал.

Здесь было тихо, будто кто-то подошел к телевизору и выключил звук. Бесшумно раскачивались верхушки ветел, бесшумно бежала вода в русле речки, в узком поле, далеко слева, бесшумно бегал трактор, сталкивая солому в одну большую желтую кучу.

Они спустились крутым берегом, сели на плащ отца и стали смотреть на темную воду. Речка в этом месте делала крутой поворот и, сверкнув светлыми струями, ныряла в гущу леса.

— Твои уроки не любят, папа, — сказала Гульшат, отодвигаясь от отца.

— Кто сказал? — вздрогнул тот.

— Робка.

— Мне не надо было идти в пединститут, — сказал отец. — Но я люблю историю. Возможно, я плохой педагог… Из учеников слишком мало интересуют мой предмет. В наш космический век больше увлекаются точными науками. Но как можно пренебрегать историей, ведь она — дневник нашей жизни!

— Что интересного, например, в твоей любимой истории древнего мира? — спросила Гульшат отчужденно. — Только воюют. Сегодня защищаются, завтра сами разбойничают в чужих землях. И всегда находят себе оправдание. Красивые легенды слагают, мифы. Если они и занимаются мирным трудом, то лишь для того, чтоб лучше подготовиться к новой войне.

— А искусство Древней Греции, Рима? — удивился отец.

— Искусство прославляло тех, кто больше отличился в военной драке, изображало нагих женщин, чтоб вдохновить будущих «героев». Потом, искусством занимались чудаки, физически непригодные к военной службе, и преимущественно в периоды, когда некуда было девать награбленное.

— Ни от одной из моих учениц я никогда такого не слышал, — снова удивился отец. — Ты просто хочешь досадить мне. Чем я тебе не угодил?

Дочь промолчала.

— Почему-то я всегда боялся этой густой травы, — после долгого молчанья сказал отец, глядя на противоположный зеленый берег. — Я впервые побывал здесь еще студентом, наша мама уже работала медсестрой, и мы наконец-то выбрались к ее родителям. Мы ходили сюда каждый день. Мама будто родилась в воде — она плавала в зарослях, ныряла, не боясь запутаться, доставала со дна ракушки, какие-то водоросли. Я всегда боялся за нее. — Отец огляделся и добавил со скукою: — Не люблю я эти места. Мне по душе родина моих родителей. Там горы, хвойные леса. Заберешься на самую высокую вершину — сердцу в груди тесно, будто взлетел над землей и оглядел ее всю.

— Отец… — медленно разжимая губы, сказала Гульшат.

Она впервые назвала его отцом, и он замолчал, съежился, как, наверное, в те времена, когда с ним властно заговаривала «наша мама».

— Отец, мне трудно быть негрубой, когда я одна, я уже с весны живу одна. Так можно одичать, папа. Где ты пропадаешь?

Отец помолчал.

— Отвечать обязательно? — спросил он.

— Обязательно, — сказала она. — Иначе для чего ты меня привез? Восторгаться отмирающей стариной?

— Я встречаюсь с женщиной.

— С тобой не соскучишься, — поразилась дочь. — Почему не знакомишь меня с ней?

— Тебя это могло ранить.

— Ранить!.. Меня трудно, папа, ранить. Даже когда ты изобразил Робку садистом, это меня не особенно ранило, потому что я в силах перевоспитать его, сделать добрее, лучше, как говорит наша классная руководительница.

— Между нами стоит мама… — осторожно напомнил отец.

— Ну хорошо, — нетерпеливо сказала дочь. — Почему вы не вместе?

— Мы решили соединить наши судьбы, когда я устрою тебя в жизни.