Уткур Хашимов - Дела земные

Когда мы подошли, джурабаши сидел бледный и таращил глаза на то, что осталось от рукава шинели. Увидев Ходжу, он пришел в бешенство.

— Чего уставился? — крикнул он с яростью.

Ходжа, будто не теленок, а он был во всем виноват, стоял красный, виновато поглядывая то на джурабаши, то на испорченную шинель.

— Что я теперь буду делать с ней?! — Джурабаши швырнул шинель наземь. — Твоя скотина похожа на тебя! А в роду твоем все, как один, испорченные, и мать твоя такая же, сбежала от тебя в город, а к кому — все знают.

Некоторые ребята постарше захихикали. Той, ничего не понимая, как всегда, утирал нос.

Вспомнив услышанные утром слова отца, я в ужасе перевел взгляд на Ходжу. Он оглядел всех своими печальными глазами и внезапно кинулся на джурабаши. Но в тот же миг отлетел в сторону от сильного удара кулаком.

— Чего ты бьешь его? — возмутился я. И, как учили меня старшие братья, изо всех сил сжав кулаки, побежал к джурабаши.

Но он даже не потрудился ударить меня. Просто двинул ладонью по моей челюсти, и я упал навзничь. Во рту стало солоно. Когда я открыл глаза, надо мной стоял Той.

— Вставай, — сказал он, поднимая меня за руку. — Больно, да?

Я поднялся, отряхивая пыль с вельветовых штанов.

— Убирайтесь отсюда оба! — зло сказал джурабаши. — С сегодняшнего дня будете пасти свою скотину в джидовой роще.

Через несколько минут мы — Ходжа, ведя своего теленка, а я свою козу — вошли в заросли джиды. На краю джидовой рощи протекал Конкус. Мы уселись на его берегу.

— У тебя рот в крови, — сказал Ходжа, уставившись мне в лицо.

Я вытер рот тыльной стороной ладони, и она стала красной. Я сплюнул кровь и почувствовал, что передний зуб еле держится. Только тронул его пальцем, как он тут же выпал.

— Что, он выбил тебе зуб? — Ходжа так жалобно взглянул мне в глаза, что я позабыл о всякой боли.

— Сам выпал, — сказал я, разглядывая зуб.

Я хотел было уже выбросить его, но Ходжа поймал меня за руку:

— Погоди! Сядь вот так. — Он усадил меня спиной к воде. — Закрой глаза и скажи три раза: «Забери зуб костяной, а верни зуб золотой». Если теперь бросишь зуб через плечо в анхор, то у тебя вырастет золотой зуб.

Я сделал так, как посоветовал Ходжа.

— А теперь вымой рот, — сказал он, не сводя с меня глаз. — Вот увидишь, до осени у тебя вырастет золотой зуб.

Потом мы долго сидели молча, глядя на воду. Вода текла бесшумно, на противоположном берегу недвижимо стоял камыш, время от времени ласточки на лету касались клювом воды и тут же взмывали ввысь. Я чувствовал, что Ходжа думает о том, что сказал джурабаши, но не знал, как утешить, что сказать.

— Большая, а? — сказал я, кивая на анхор.

— Разве это большая? — В глазах Ходжи внезапно загорелись огоньки. — Есть такая огромная река Чирчик, в ней даже акулы водятся.

— Ты сам, что ли, видел? — спросил я, не веря.

— Да знаю я! — Ходжа мечтательно вздохнул: — Я запросто могу переплыть ту реку.

— Ты ведь плавать не умеешь!

— Мать научит.

— А если акула тебя съест?

— Подумаешь, акула! Скажу отцу, он ее из пистолета пристрелит. — Сказал это и, видимо, почувствовал, что чересчур уж загнул, умолк и отвернулся. Затем посидел с минутку, не отрывая глаз от воды и вздохнул: — Пойдем поглядим, где скотина. Чтобы нечаянно не забралась в кустарник…

На следующий день, видать, мои старшие братья дали взбучку джурабаши, и он позволил мне пасти козу на пастбище.

— Но этому Ходже скажи: если он снова приведет сюда своего бешеного телка, я ему челюсть сломаю! — сказал джурабаши, погладив синяк под глазом.

Мне, конечно, очень хотелось пасти свою козу на общем лугу, но я не мог оставить Ходжу одного в джидовой роще. Ничего, там тоже травы навалом. Мы лишились футбола и «чижика», в которые играли каждый день. Но зато с Ходжой никогда не было скучно. Он столько всего, оказывается, знает! Далеко, очень далеко отсюда, среди гор, есть город под названием Чирчик. Такой большой, что куда там до него Ташкенту! И протекает там такая огромная река, что по ней плавают корабли величиной с дома многоэтажные. Стоит лишь маме Ходжи захотеть, и она покатает нас на этих кораблях. А если мы пожелаем, то можем взобраться и на высокие горы. Оттуда виден весь мир. И наш дом, и дом Ходжи — словом, все-все!

Все это меня устраивало, только вот я никак не мог понять одной привычки Ходжи. Говорит он, говорит и вдруг умолкает. Сидит, не сводя глаз с воды, и думает, думает о чем-то. В такие моменты становилось скучно.