Уткур Хашимов - Дела земные

— Аллах! — прошептала она и уселась прямо на мостике. — Бис-бис-бисмило… — произнесла она, заикаясь. От ужаса голос ее стал тоненьким. Пошатываясь, она осторожно поднялась с места и крикнула что есть мочи: — Люди!

Я сорвался с места.

— Не бойтесь, хола! — крикнул я.

Но джурабаши крепко схватил меня за рукав и зажал мне рот пахнувшей керосином ладонью. Меня затошнило.

— Отпусти, дурак! — прохрипел я. — Все равно все расскажу!

— Только попробуй! — Джурабаши сунул мне под нос кулак. — Я тебе покажу тогда!

Той, который смотрел на происходившее изумленными глазами, сердито махнул рукой и молча пошел прочь. На следующее утро мать поведала отцу:

— Зеби-апа, бедняга, слегла. Говорит, нечистую силу видала, якобы напала, на нее нечистая сила, огонь изо рта испускала. А может, ей все это померещилось…

Отец резко сказал:

— Какая там еще нечистая сила! Кто-нибудь, проклятый богом, напугал ее, наверное.

— Ой, бедняжка! Только этого ей не хватало! — сочувственно сказала мать. — Будто мало ей своего горя…

Я втянул голову в плечи и прикусил язык, будто я во всем был виноват.

Только через неделю я узнал, что за горе у тетушки Зеби. В тот день в саду Хаджи-буви собрались женщины приготовить сумалак. Это настоящий праздник. Под цветущим урюковым деревом расстелили палас, каждый принес что мог, женщины верещали, как воробьи, перебивая друг дружку, а мы, дети, тоже были настороже, чтобы не упустить момент, когда начнут раздавать сладкую патоку, приготовляемую из пшеничного солода и муки. Тогда мы с Вали только придумали новую забаву. Находим толстую железную проволоку, загибаем ее конец в виде буквы «ч» и катим с помощью этой немудреной закорюки железный обруч от старой бочки. Обруч звенит тем громче, чем быстрее мы бежим. А если захотим, чтобы он вообще не звенел, так это проще простого: его надо всего лишь окунуть в воду. Здорово!

Вдруг мать, которая сидела рядом с тетушкой Зеби, поманила меня пальцем.

— Пойдите вместе с дружком, — сказала она тихо, — и принесите дутар из отцовской комнаты.

Я стоял в нерешительности. Отец никому не разрешал притрагиваться к дутару, хранил его у себя в комнате, а иногда вечерами играл на нем «Дилхирож», «Кари наво» и другие классические мелодии. Как рассказывала мать, этот дутар изготовил для отца самый искусный мастер в городе.

— А если отец узнает?.. — сказал я.

— Не узнает! — пробасила тетушка Зеби, махнув рукой. — Что я, съем его, что ли?

— Пошли, — сказал я Вали.

И мы побежали, грохоча нашими обручами.

— Будь осторожен, не сломай случайно! — крикнула мать мне вдогонку.

…Когда тетушка Зеби вынула дутар из бархатного чехла, он засверкал инкрустацией из перламутра. Она стала перебирать струны дутара, и галдевшие до того женщины тут же умолкли. Удивительно, что и я, прислонившись к урючине, застыл с проволокой в одной руке и обручем в другой. В отцовских руках дутар звучал весело, на высоких нотах. А теперь, когда играла тетушка Зеби, он словно рыдал. Будто тетушка Зеби вовсе и не играла, а струны сами стонали. Женщины замерли словно зачарованные, и над садом, над пышно цветущими деревьями, над бледно-розоватыми цветами урюка, над низенькой крышей дома Хаджи-буви, на которой алели маки, разливалась в воздухе нежная, словно луч света, мелодия.

Тетушка Зеби откашлялась пару раз и затянула песню. Ее мужской басовитый голос, когда она запела, оказался до того приятен, что я изумился. Нет, голос ее не сделался тоньше, вовсе нет. Просто она пела, так сдержанно, с таким старанием в голосе, что у меня мурашки побежали по телу.

Дул нежный ветерок, бесшумно опадал цвет урючины, тихо колыхалась трава под деревьями. Почему-то казалось, будто вся природа замерла на миг и все-все кругом смолкло, чтобы внимать звукам вот этого дутара, словам вот этой песни. Когда вспоминаю эту картину, думаю всегда об одном. Позже я в своей жизни слышал много песен и о любви, и о верности. Но никогда я не слышал песни о женской преданности лучше, чем та, что пела тетушка Зеби.

Тетушка Зеби, полузакрыв глаза, начала новую песню.