Ахмедхан Абу-Бакар - Опасная тропа

Помяните мое слово — это не случайно; нет, нет, что-то со мной должно произойти… Но что? Это невольное предчувствие с одной стороны меня настораживает, а с другой — подбадривает, даже подстегивает…

Видно, и детей уже нет дома, — не слышу я их плача, смеха и окрика: «Тихо, папа спит!» Такие вот у меня дети, сами, бывает, шумят и сами же друг на друга покрикивают: «Тихо, папа спит!».

Эх, дети, дети… Хотя и мы, взрослые, порой бываем как дети, и так же, как они, часто говорим одно, а делаем другое. Дети могут вызвать лишь снисходительную улыбку, но когда взрослые подражают в этом смысле детям, то делается иногда больно.

И, глядя на закоптелые балки на потолке нашей старой сакли, я призадумался о себе, о семье и вообще о жизни… В сорок лет я вдруг стал понимать, что жизнь проносится мимо меня, словно какой-то таинственный состав. И мчится этот состав со сверкающими на солнце окнами вагонов. А я стою на одном из старых забытых полустанков, где давно отменены стоянки, где нет расписания и не продают билетов. И стою я один и смотрю на проносящиеся мимо поезда. Жалкую и унизительную, кажется, провел я жизнь, вопреки всякому благоразумию, и теперь сам удивляюсь, как я мог не возроптать, не возмутиться, не крикнуть до сих пор. Серая ничтожная жизнь, до тошноты однообразная и скучная.

…Да, я не так жил, не так живу, и семья моя живет не так, как бы мне хотелось. Я этим самым не хочу сказать, что живу хуже других, в нужде, в ссорах, нет. У меня все есть, но между тем, нет чего-то самого главного. И это главное, по-моему, то что нет полного, ясного, ощутимого удовлетворения.

Горцы говорят, что если ты в сорок лет не стал тем, кем хотел стать, и не добился того, чего хотел, дальше можешь и не мечтать изменить свою жизнь. Неужели это правда? Странное иногда завещают нам предки. Может быть, это касалось их и у них было так, а к нам это не имеет никакого отношения? Если хорошенько вдуматься в это, черт знает что получается: раз тебе стукнуло сорок, ты смирись во всем, не думай ни о чем, не вмешивайся ни во что и вообще не делай ничего такого — не похожего на то, что ты делал до сих пор.

Нет, любезные, клянусь этими двенадцатью балками на потолке, я с этим согласиться не могу. А раз я сознаю это, раз я думаю и мыслю, что все прошлое мое было не таким, каким бы мне хотелось, значит, возникло во мне желание, чтоб все было иначе, лучше. Я больше расположен верить тому, что говорят французы: «В сорок лет разводись с женой, или поменяй место жительства». Ни то, ни другое делать я не собираюсь. На это у меня, в отличие от французов, есть веские причины.

Первое, что я делаю, чувствуя в душе жажду мятежа, — вскакиваю, подбегаю к окну и, чуть не сорвав с петель раму, распахиваю его настежь со жгучим желанием совершенно иными глазами взглянуть на весь белый свет и воскликнуть: «С добрым утром!»

Только я успел распахнуть окно и открыть рот, как передо мной словно померк белый свет; искры перед глазами и резкая боль пронзила все мое существо. Прослезился я, и долго бегали перед глазами моими красные круги. Такие круги образуются на глади озера при закатном зареве от высунувшейся из воды лупоглазой головы лягушки. Рука невольно потянулась к носу — слава аллаху, он на месте. Только вот на ладони вижу кровь. С детства мне приходилось мириться с моим слабым носом. Нередко, наказывая меня, мои родители о носе моем мало заботились, и оттого он у меня такой слабый, чуть что — сразу разбивается в кровь.

Неожиданный удар вышиб из моей головы всякое благоразумие, боль и возмущение выдавили из меня глухой стон. Когда ко мне вернулось зрение, я робко выглянул из окна: с крыши нижней сакли на меня смотрели с глубоким сожалением и надеждой несколько пар детских глаз.

— Простите нас, учитель, — слышу я.

— Да чтоб провалиться вам, чтоб выросли у вас рога и хвосты, как у чертей, да чтоб… — в сердцах я много такого наговорил им про себя, — разве вслух подобает учителю выдавать свои эмоции. Учитель должен иметь стальные нервы, холодную кровь в жилах и доброе настроение, и все это — одно противоречие и вечное притворство, — учитель не может быть самим собой, как будто он не человек.

Что мне оставалось делать? Сдерживая свое возмущение, говорю им:

— Уважаемые дети, вы такие добрые, вы такие славные, пожалуйста, найдите себе для игры в мяч другое место, поровнее.

— Простите, учитель, мы искали…

— Разве в горах найдешь ровное место… — насупился второй, и я подумал: наверное, это его мяч угодил в мое лицо.