Франц Таурин - На Лене-реке

Закончив уборку, Людмила отдернула занавески и огляделась.

«Все же я сумела создать уютное гнездышко даже в бараке, — с удовлетворением подумала она. — Вот только эти ужасные бревенчатые нештукатуренные стены! Ах, если бы не упрямство Андрея, как бы мы жили в Москве! Вся квартира к нашим услугам. Никодим Дмитрич все время в институте, а тетка с тех пор, как Андрей поселился у нас, почти перестала выходить из своей комнаты».

Она вздохнула, вспомнив московскую квартиру, уютный флигелек во дворе с раскидистыми липами на тихой Малой Бронной, вспомнила темно-коричневый кабинетный рояль в углу ее комнаты и еще раз вздохнула. «Вот чего мне здесь особенно не хватает. Клубное пианино так раздражающе дребезжит… Да и с каким настроением сядешь за ноктюрн Шопена, когда только что перед тобой лихо отбарабанили «Каховку» или «Польку-бабочку»? Попросить разве у Никодима Дмитрича денег на пианино… Не стоит… Пока обзаведешься, и уезжать пора. Не век же здесь жить».

Людмила остановилась у окна, задумчиво глядя на улицу. Первая смена прошла на работу рано утром, и сейчас улица была пустынной. Только на другой стороне, шаркая стоптанными чувяками по дощатому тротуару, прошла высокая полная женщина в темном платье, с большим свертком под мышкой. Это напомнило о вчерашней покупке. Людмила выдвинула средний ящик комода и достала кусок шелкового полотна. «Какое чудесное полотно! Какая красивая расцветка! Голубое так к лицу Андрею. Глаза у него синеют, и лицо становится моложе и приветливее. Люблю видеть его красивым, хорошо одетым… Он сам так мало следит за собой. А напрасно, он очень привлекательный, недаром, когда мы идем по улице, все женщины обращают на него внимание… Ах, Андрей, надо же было сюда заехать»…

Вошел Андрей, веселый и оживленный.

— Ты завтракать? Уже двенадцать? — удивилась Людмила. — Андрей, посмотри, что я купила тебе вчера вечером, пока ты заседал.

Она набросила полотно на плечо Андрея и подвела его к зеркалу.

— Смотри, как замечательно! Благодари! И скажи, что восхищен и потрясен!

— Благодарю, благодарю! И восхищен и потрясен! — засмеялся Андрей, обнимая и целуя жену.

— Нет, ты посмотри, это же в тон к твоему летнему костюму.

— Всегда преклонялся перед твоим вкусом. А сегодня этот подарок, кроме всего прочего, в тон моему настроению. Я чертовски рад.

Людмила вопросительно посмотрела на него.

— Победа! Противник был вынужден отступить, оставив хорошо укрепленные позиции. Вырвал у директора разрешение повторить опытную строжку. Помнишь, я рассказывал тебе о строгале Парамонове?

— Но ты говорил, что первый опыт прошел неудачно.

— Да, но идея Парамонова верна, значит, опыт надо повторить.

Людмила вновь внимательно посмотрела на мужа и сделалась серьезной.

— И директор согласился?

— Был вынужден. Правда, торжественно предупредил, что вся ответственность, в том числе и материальная, — Андрей произнес эту фразу, копируя произношение Кравцова, — ложится на меня.

— Ну, а ты?

— Я… — улыбнулся Андрей, — тоже согласился.

— Мне трудно понять тебя, Андрей, — вздохнула Людмила. — Как ты легко берешь все на себя. Что это тебе даст? Если будет успех, то это успех Парамонова, а если неудача, то неудача твоя.

— Люся! — почти умоляюще воскликнул Андрей. — Разве это для Парамонова или для меня? Ты же все прекрасно понимаешь. Почему ты так говоришь?

— Да, я понимаю. Я даже рада, что у тебя просыпается честолюбие. Тебе хочется прослыть передовым, инициативным. Но для этого ты слишком наивен. Загребать руками жар для других — это ненадежный путь к славе. Я считала тебя более разумным.

Она уложила отрез в ящик комода, задвинула его и отошла к окну. Андрей смотрел на жену со странным выражением не то недоумения, не то испуга, потом на щеках его выступила краска возмущения, и он медленно заговорил, стараясь умерить силу голоса:

— Знаешь, Людмила, у меня еще теплится надежда, что ты высказала это в запальчивости, не отдавая себе отчета в истинном смысле своих слов…

— Напрасная надежда. Я в здравом уме и твердой памяти.

— Тогда… тогда это пошлость!

— Ты меня охотно наделяешь всеми добродетелями. Мещанкой я уже была.

— Я был прав, когда упрекнул тебя. Начинается с мещанского неудержимого стремления к уюту и кончается циничным противопоставлением своих узколичных интересов интересам общественным. Труды Софьи Ивановны не пропали даром.

Людмила резко повернулась к нему.