Георгий Семёнов - Кто он и откуда

И в безумии этом он вдруг услышал от нее серьезное и как бы исподлобья сказанное:

— А я бы с тобой сейчас вышла…

— Куда? — спросил он, проваливаясь в бездну и хаос.

— Дурачок… Там, где фонтан. Там сейчас темно и там… Я знаю… Только, чтобы никто не видел. Сначала выйду я… Я подожду тебя, а потом приходи… Сейчас кончится пластинка, и я пойду.

У него уже не было сил ответить, и он только кивнул ей и крепче прижал на мгновение, а она серьезно и нешутейно усмехнулась и уже без улыбки строго взглянула ему в глаза.

— Боишься?

— Нет.

Он сказал хрипло «нет», но сам вдруг понял, как он боится. Но и понял тоже, как хочет пойти за ней следом туда, где фонтан под открытым небом, где асфальтированный двор с трещинами, проросшими травой, и какие-то закоулки, темные и заброшенные карманы странного сооружения, шестигранного этого, дощатого здания, посреди которого был построен когда-то круглый цементный бассейн и фонтан.

Старчески горбясь и еле передвигая ноги, увидев вдруг мать, которая пела усталым и полночным голосом песню, он направился к двери, уверенный, что мать о чем-то догадывается и надо во что бы то ни стало не показать виду… Дверь, ведущая к фонтану, была высокая и тяжелая, с сильной пружиной. Он вдруг испугался, что она заскрипит, и ему захотелось как-нибудь обойти эту проклятую дверь, которая была у всех на виду… Но бездумно, ничего не чувствуя, кроме стыда, угнетенный рухнувшим на него страхом и отчаянием, он отворил эту дверь на сильной пружине, шагнул в темный проем, и дверь стукнула в его спину, подтолкнув… И сразу все стихло… И он, вдруг обновленный, смелый, увидел все обновленными и ясными глазами…

Асфальтированный дворик был освещен голой лампочкой, которая горела на противоположной стене над какой-то низенькой и темной дверью…

«Ах да, — подумал он, — там кондитерский цех, и там… всегда пахнет вкусно…»

Вокруг лампочки вились и падали ночные напудренные бабочки. И вдруг он попятился, увидев тени ее, Шурочки, и еще кого-то… возле каменного бассейна. И до рези в глазах ясно увидел ее с понурой головой и Григория Ивановича, который стоял перед ней и какой-то большой бумажный пакет совал ей в руки… А она не хотела принимать.

«Как же он здесь очутился?!» — подумал Саша смятенно и растерянно.

И опять увидел, как он, что-то наговаривая ей, о чем-то прося, вкладывал в ее руки пакет, а она, увидев, кажется, Сашу, отвернулась от Григория Ивановича, а пакет разорвался, и оттуда посыпались с глухим и упругим стуком на асфальт яблоки и покатились… Григорий Иванович нагнулся, жадно присел и стал подбирать эти яблоки, словно бы прыгая за ними, а она осталась безучастно и, как показалось Саше, горестно стоять у бассейна спиной к нему, и тень от нее четко чернела на стене, а рядом, внизу шевелилась и прыгала другая, торопливая и проворная тень…

Саша ушел, не в силах еще осознать всего, что случилось, не в силах объяснить себе эту сцену, мучаясь и не понимая, не зная, как нужно было бы поступить и правильно ли он сделал, что ушел. Может быть, она будет ждать его? Может, теперь подумает, что он испугался и оттого не пришел, может, решит, что он испугался Григория Ивановича…

Мучительно переживая недавние ее слова и ее желание, недавнюю страсть свою и ее, он опять подошел к двери и рванул, не понимая, зачем и куда идет. Но увидел пустой серый дворик, цепенящий свет лампочки, тени пляшущих бабочек, зеленые трещины и облупившийся цементный бассейн с проржавевшим фонтаном.

Он взбесился от злости, он клял и обругивал как умел себя, свое безволие, гнусность всего, что могло бы случиться… Он чувствовал себя страшно одиноким… И сник, отрезвел и, вернувшись в зал, надеясь еще увидеть там ее и Григория Ивановича и не увидев их, проклял ее со всей своей живой и оскорбленной страстью, поруганной этой сладострастной бабой, которая ушла теперь, наверное, с Григорием Ивановичем туда, куда звала его, с закружившейся головой мальчишку, который еще и целоваться-то как следует не научился. Было у него такое чувство, поганое и постыдное, словно его поманили пальцем, пообещали что-то, он подошел доверчиво, а получил щелчок по носу и усмешку.

Но он долго еще не уходил и терпеливо поджидал мать, которая пела с подругами сонным голосом русские песни с подголосками и которая тоже, казалось, чего-то ждала, и сам он тоже пел, желая лишь одного — увидеть ее и презрительно взглянуть ей в глаза. И еще хотелось ему у Григория этого Ивановича спросить с ехидцей: «А что, мол, яблоки-то, краденные с банкета, вкуснее покупных?» И чтоб обязательно слышала это Шурочка. Он-то хорошо знал, откуда эти яблоки! Да и все тут было чужое — закуски, вино, водка… Не допитое, не доеденное выпускниками московского института, которые устроили здесь прощальный банкет.