Владимир Санги - Женитьба Кевонгов

Чочуна оторвался от кости, которую тщательно обгладывал:

— Врешь все.

— Не верит!

— Не верю! — твердо сказал Чочуна.

— Оленька, сестрица моя, — взмолился Тимоша.

Захмелевшая Ольга прыснула.

— Кушайте, кушайте на здоровье, — суетилась хозяйка — сама доброта и щедрость.

Тимоша обнимает Чочуну, слюняво целует в губы. «Русские, как бабы, — в губы целуются», — заметил про себя Кутан. Шаман был удивлен, что никто из присутствующих — ни хозяин, ни гости не поинтересовались, зачем пожаловал к ним человек.

— Вот ты богат, — говорит Тимоша.

— Я? Всего сто олешков.

— Это што — мало?

— Будет тыща! — хвалится пьяный Чочуна.

— Будет! — убежденно подхватил Тимоша. — Сколько соболей успел набить?

— Сколько набил — все твои. — И Чочуна показал на тугой мешок. Тимоша только диву дается.

Не дав никому и рта открыть, Тимоша запел протяжно, неожиданно приятным голосом:

Бабы подхватили. Было видно: в этом доме любят и умеют петь. Чочуна слушал, и ему было хорошо. Не от слов этой странной песни хорошо — от слаженности и красоты голосов и еще от неожиданной душевности, которую вдруг выжало из себя зачерствелое сердце. И расплакался Чочуна, тогда Тимоша жалостливо затянул:

Сквозь слезы, как сквозь туман, сперва неясно, расплывчато, но с каждым мигом ясней и ясней — Софья Андреевна. И странно, в груди у Чочуны не было того волнующего биения, какое он испытывал при встрече с живой, неумолимо манящей, но загадочной и далекой Софьей Андреевной. Лишь слабое, подзабытое, едва уловимое волнение. Даже не волнение, а скорее воспоминание о чем-то приятном, но далеком, которое сегодня уже не может взволновать — так давно оно было…

Тимоша весь отдался песне, сам печалясь и вызывая у присутствующих ответную печаль. И Чочуна в эти минуты жил совсем в другом мире. Он словно спорил со своей непутевой, глупой, как он считал сейчас, юностью. Презирал ее. И видел себя могущественным, богатым. Верил, что в течение этой зимы все таежные нивхи и ороки станут его людьми. У Тимоши, конечно, на уме свое: он хочет заполучить и зятя и дарового работника — сборщика таежной пушнины… Пусть надеется. Сейчас главное — усыпить внимание лавочника: он еще силен. Летом же… Зимой — оленьи караваны, летом — белоснежная шхуна! Ха-ха-ха!.. И громкое эхо: а-а-а-а-а! Сопки и солнце, реки и тучи, олени и люди, медведи и собаки — все завертелось, закружилось. Ха-ха-ха!.. А-а-ааа! А-а-ааа!

Да что там Батя! Сам Бутин поднимется из гроба, чтобы снять шапку перед Чочуной!

Ха-ха-ха… ха-а-а! А-а-ааа!

И опять сквозь туман Софья Андреевна. Глаза большие. Ресницы длинные, жесткие. Прикоснись к ним — вонзятся в тебя, застрянут в душе, как заноза…

Чочуна вдруг обнял полные ноги Ольги и торопливо, словно боясь потерять, с жаром сказал:

— Вот она, вот она моя Софья Андреевна. — Последние слова тихо, на выдохе.

Все переглянулись: ну, конечно же, пьян человек.

— Да какая тебе Софья Андреевна! Это же Ольга! Оль-га! — смеется Дуня.

Поздно ночью два человека обнявшись вывалились из дома Тимоши и, тревожа ездовых собак, прошли к соседней избе. Это Ольга увела к себе Чочуну…

Лишь близко к утру люди Нгакс-во узнали, зачем пожаловал к ним шаман.

В окне еще было совсем темно, когда мощные удары в дверь разбудили Ольгу. Чочуна продолжал храпеть, Ольга, испугавшись не на шутку, растолкала якута. Тот спросонья никак не мог сообразить, чего от него хотят.

Снаружи раздавался тревожный голос Ньолгуна:

— Эй, вставай! Быстрей, быстрей вставай!

Ньолгун основательно подготовился к поездке в А-во.

В Николаевске купил шелка, сукна, серебряные серьги, браслеты и еще много другого добра — Чочуна поделился вырученными от торговли деньгами. Хорошо подготовился Ньолгун и собирался появиться в А-во сразу после Николаевска, но Чочуна задержал на промысле. И теперь, получив весть, Ньолгун в какой-то миг собрался в путь.

Не успело еще солнце подняться над сопками, как шесть оленьих упряжек уже стояли у крыльца. К каждой нарте на поводке привязано еще по два оленя.

— Сукин сын, бежишь! Переспал с девкой и бежишь! — закричал Тимоша не по-мужски визгливо.

— Как же так? Как же так, не обвенчавшись-то! — причитала Дуня.