Семен Журахович - Киевские ночи [Роман, повести, рассказы]

— Я не хотел тебе повредить. Этот же самый Грабарь, или еще кто-нибудь, увидел бы и опять стал кричать, что ты встречаешься с пособником, или как он там меня назвал. А кроме того, я тогда оказался без работы и, если уж хочешь знать, без куска хлеба. Ей-богу, разговор у нас получился бы малоинтересный. Женя, довольно об этом. Скажи лучше, почему ты не уехала, как ты осталась в Киеве?

Она, должно быть, не слышала. Сидела, низко склонив голову.

— Ты все обо мне знаешь, Саша?

Ярош бросил взгляд на ее словно мелом очерченный профиль и, чтоб не дать ей сказать то, что он не хотел слышать, торопливо промолвил:

— Все знаю. — Он вскочил, всей тяжестью ступив на больную ногу, скрипнул зубами от боли и проковылял к окну.

— Саша! — охнула Женя. — Что это у тебя? Ты ранен? Почему ты не сказал? Ой, Саша! Я умею делать перевязки, я…

Она бросилась к нему, протянув руки. Эти длинные худые руки, на которые Ярош не в силах был смотреть. Он сказал, что знает о ней все? Глупости, он даже о себе не все знает. Разве час тому назад он думал, что ему так дорога, еще дороже, чем прежде, эта девушка, которая должна была стать его женой, а вышла замуж за другого? Еще миг — и он схватит ее руки, прижмет к себе… Довольно!

— Вот что, Женя. Я хочу есть! Умираю с голоду…

— А я ничего тебе не принесла, — виновато вздохнула она.

— Ну что ты, Женя. У меня кое-что найдется. Плох тот солдат, у которого нет энзэ.

Он подошел к столу, поднял газету.

— Садись, Женя, хозяйничай.

Она отрезала два ломтика хлеба, разделила кусочек сала и луковицу.

Ела и смотрела на него, что-то разгадывая в нем, что- то выпытывая.

— Ой, как вкусно! — улыбнулась вдруг. — Я тоже голодна, вола б съела!.. Саша, — показала взглядом на ногу, — ничего опасного? Я должна посмотреть. Поверь, я не боялась смерти, боялась, что не встречу тебя.

Потом почти спокойно, с неожиданной твердостью сказала:

— Ты не все обо мне знаешь. Я развелась с Барабашем. Я не могла… Не могла тебя забыть. — Она отложила недоеденный ломтик хлеба, закрыла глаза, схватила его руку и припала к ней мягкими теплыми губами.

— Ну что ты, Женя!

— Саша… Теперь можешь меня прогнать.

— Сама не ест и меня голодом морит, — слабо улыбнулся он и твердой ладонью пригладил кудрявую прядь у нее на виске. Она побледнела, чуть наклонила голову, чтоб его рука плотнее прижалась. Ее глаза смотрели на него с такой благодарностью, что Ярошу стало не по себе.

— Какой ты хороший, — сказала она. Руки ее шевельнулись, бессильно повисли и вновь — теперь уже стремительно — взлетели, обвились вокруг его шеи.

Яроша точно кольнуло в сердце. Боль, нежность, давняя горечь и хмурая радость нежданной встречи — все нахлынуло разом, смешалось. Чувствовал под рукой покорные плечи, дрожавшие от сдержанных рыданий, смутно угадывал происшедшую с ней перемену. Он расстался с девочкой, которая, стоило ему лишь чуть крепче поцеловать ее, испуганно шептала: «Саша, не надо, не надо». Теперь его обнимала молодая женщина, и в нем остро вспыхнули волнение и ревность. Женя поняла, что в нем происходит, замерла в ожидании, прижавшись щекой к его колючей щеке. Потом проговорила устало, тихо:

— Я все тебе сказала. Я тебя люблю. И всегда любила. Но я недостойна тебя. Всю жизнь буду благодарна тебе за эту минуту. Я пойду, Саша.

Ярош взял ее голову обеими руками, посмотрел в глаза и крепко поцеловал.

— Саша! — со стоном вырвалось у Жени.

Мокрыми от слез губами, она целовала его, лепеча нежные слова, казня себя, и, тяжело дыша, снова шептала слова, каких ему никогда не приходилось слышать.

Горячая волна подхватила их и сбила с ног. И все казалось нереальным, зыбким, как сон, что вот-вот оборвется. Женя льнула к нему всем телом, с жадностью и страхом, стыдливая, страстная. Губы ее то легко касались его глаз, колючих щек, груди, то приникали к обветренным губам, пока не перехватывало дыхание.

— Саша… Боже мой! Я не знала, не знала, что так бывает. Мне и стыдно, и не стыдно, потому что я люблю тебя.

Он смотрел на нее, но не мог говорить.

— Я знаю, — слезы снова выкатились из ее глаз, — тебе было тяжело. Ты был один. Но, Саша, еще страшнее одиночество, когда рядом человек, чужой тебе, чужой. Я думала тогда, что ты уже никогда не заговоришь со мной, хотела забыть тебя. Я и замуж вышла и уехала из Киева, чтобы тебя забыть. А не смогла… Это было самое страшное: он меня целует, а я думаю о тебе.

— Молчи! Зачем?..

— Нет, нет. Ты должен все знать… Подходил вечер, и мне хотелось умереть. — Она вдруг улыбнулась сквозь слезы. — И я убежала. Ох, Саша…