Дмитрий Ерёмин - Перед прыжком [Роман]

Впрочем, деятельный, жизнелюбивый Филька недолго печалился об оставленной на Урале муке: того, что он привез, получив за работу на прессовке сена и наменяв на бабкины крестики, вполне хватало до самой весны. И это — не считая Клавкиной доли…

Все лето он чувствовал себя до предела уставшим.

Временами полнейшая разбитость лишала сил. После очередной бессонницы, в разгар рабочего дня, в его деловых записках, письмах и разговорах все чаще проскальзывало: «Я болен». «Мне нездоровится. Я быть не могу». «Очень жалею, что по случаю болезни не мог побеседовать с Вами». «Принять никак не могу, так как болен». «Я устал так, что ничегошеньки не могу». А в середине июля, когда в нагретой солнцем квартире и в кабинете нечем было дышать, общее недомогание, и особенно головные боли, вынудили взять месячный отпуск.

Условный отпуск, как это было у него всегда, — с обязательством участвовать в заседаниях Политбюро, не упускать из вида принципиальные вопросы Совнаркома, Совета Труда и Обороны. Так же было и в этот раз: отпуск был разрешен 13-го, а 15-го и 16 июля он уже участвует в заседаниях Политбюро. Председательствует на заседаниях СТО, а затем Совнаркома. Пишет ряд проектов постановлений и резолюций.

Эта работа продолжалась и все отпускное время. Изо дня в день — важные, срочные телеграммы. Участие в заседаниях. Принципиально необходимые письма по вопросам хозяйственной и политической жизни страны, по вопросам международной политики. Среди них — письмо о резолюции конгресса профсоюзов в Германии, об итогах третьего конгресса Коминтерна, о свободе печати. Написал он в эти дни и Проект постановления Политбюро ЦК партии о переводе армии на хозяйственную работу, распоряжения о задачах практического проведения в жизнь новой экономической политики, о закупке семян и продовольствия за границей, о техническом вооружении шахт Донбасса, о распределении хлеба между Москвой и Петроградом, о помощи голодающим Поволжья…

Отойти от государственных дел совсем — он не мог. Не только из-за предельно обостренного чувства ответственности и долга, особенно в момент, когда страна вступала в новую сложную полосу развития и, значит, требовалась предельная точность предвидений и решений. Но и потому, что работа ради Революции, ради счастья родной страны была для него высочайшей радостью жизни.

Еще в январе 1918 года, выступая на Третьем съезде Советов, он говорил:

— Раньше весь человеческий ум, весь его гений творил только для того, чтобы дать одним все блага техники и культуры, а других лишать самого необходимого — просвещения и развития. Теперь же все чудеса техники, все завоевания культуры станут общенародным достоянием, и отныне никогда человеческий ум и гений не будут обращены в средства насилия, в средства эксплуатации. Мы это знаем, — и разве во имя этой величайшей исторической задачи не стоит работать, не стоит отдать всех сил?

Ту же мысль повторил он и теперь, в 21-м году, накануне четвертой годовщины Октября:

— На нашу долю выпало счастье НАЧАТЬ постройку Советского государства. НАЧАТЬ этим новую эпоху всемирной истории!

Высокая радость, которую возбуждало в нем непосредственное участие в творческом преобразовании старой российской жизни на социалистический лад, не оставляла его. Он испытывал ее все время. Именно она удесятеряла его могучие силы, помогала преодолевать не только недомогание, но и бесконечное многообразие выпавших на его долю дел.

Человек-Революция, натура цельная, страстная и бесстрашная, человек высочайших нравственных и идейных устоев преобразователя и бойца — он всегда, неизменно хранил эту радость в своей душе.

А дел было много. И первое среди них — обеспечение страны хлебом. Весной Владимир Ильич не переставал внимательно следить за тем, как идет посевная, а летом — как готовятся к жатве. А когда наконец страда началась, он зорко следил за тем, хорошо ли ее проводят там, на местах, — на Юге, на Украине и в особенности в Сибири?

Хлеб — это жизнь, упускать его из вида нельзя.

И по вечерам, а нередко и ночью, после непрекращающегося ни на минуту наплыва посетителей, телефонных звонков, телеграмм, устных и письменных переговоров, распоряжений, просьб, запросов и поручений, когда ему не спалось от потока тревожных мыслей, он в ночной тишине — либо в Горках, либо в своей четырнадцатиметровой кремлевской комнатке, при тускловатом свете настольной лампы вел придирчивые подсчеты: