Иван Мельниченко: Пока ты молод

— Сергей! Что ты надумал?

— Ничего не надумал. Давай разопьем твой… (чуть было не сказал «пресловутый») мускат. Белый, массандровский. («Глупо как-то выходит у меня с этим передразниванием… Как и вообще.)

Осуждающе посмотрела на него, промолчала. Затем подошла к маленькому буфету, открыла дверцу, достала салфетку и начала протирать ею тонкие розоватые стаканчики.

Когда все было приготовлено и он разлил вино, она предложила выпить за доверие. Он кивнул.

— Пусть за доверие. С одним только условием: не слишком часто подвергать это доверие испытаниям.

Выпили. Затем наступило долгое, непреодолимое, тягостное для обоих молчание. Снова его рука потянулась к бутылке. Тихие, робкие всплески, скорей даже шепот разливаемого вина. Беззвучно соприкоснулись стенки розоватых стаканчиков… Но всему есть свой предел. Сергей улыбнулся. Улыбка трудная. Понимал, что она ждет: первые его слова, о чем бы они ни были, она примет как извинение за все случившееся. И он заговорил. Первый.

— Как-то на Маяковской я слышал крепкий разговор двух мужчин. Один из них повторял без конца одну и ту же фразу: «Нет, старик, тебя все-таки принцип заел». Мне кажется, что нас сейчас обоих этот самый принцип заел. Правда, Наташа?

— Ну и пусть…

— Что «ну и пусть»?

— Обоих…

— А ты считаешь — только меня?

— Я пока не сказала этого.

И она тоже улыбнулась. Легче и светлей, чем он. Сергей несильно сжал ее руку выше локтя и начал собираться.

— Наташа, а ты все же приезжай как-нибудь в наше гениальное Переделкино, а?

Она засмеялась.

— Ну чего ты смеешься? — и он слегка нахмурился.

— Ты не понял меня, Сережа. Просто мне нравится это слово: «Пе-ре-дел-ки-но». Заманчивое название. Волей-неволей поедешь. Обещаю, но только после последнего экзамена.

— А когда он?

— Двадцать третьего… Да! А куда ты сейчас идешь? Электричек ведь уже нет: половина третьего.

— Зайду в институт и пересплю на столах.

— Позвонишь завтра?

— Да.

— Ну, тогда — до свидания…

— Ты как будто еще что-то хотела сказать, кроме «до свидания»?

— Хотела, но не скажу.

— Почему?

— Зазнаешься.

— Тогда лучше я уйду скромным.

…Но в институт он не зашел. Его зачаровала утренняя Москва. Дворники уже вымыли тротуары. Гасли фонари. Меркла полная луна от приближения к городу несметного света майского солнца. Тихо, просторно, как в предутренней степи. По улицам свободно бродили, зябко потягиваясь, кошки, не потревоженные ни автомобилями, ни пешеходами.

Сергей вышел на Садовое кольцо. Дойдя до Смоленской площади, он на минуту остановился. Раздумывал: свернуть ли ему в сторону Бородинского моста, чтоб попасть на Киевский вокзал, или не сворачивать? Не свернул. Захваченный этим торжественным покоем, чистотой, невесомостью утреннего города, он шел все дальше и чувствовал, что идет навстречу какому-то новому своему стихотворению, зарождающемуся в его бунтующем воображении.

«Здорово сказал старик!» И Сергей начал про себя ругать критиков, толкующих об идеализме этих фетовских строк. И вдруг почувствовал, как все его тело охватил мгновенный не то цепенящий, не то обжигающий озноб, словно от неожиданного крика в ночи: так с ним случалось только тогда, когда осязаемо вырисовывались строки нового, предельно волнующего его стихотворения. И главное, что ему труднее всего всегда давалось, он нашел сейчас ту строку, с которой должно начинаться это стихотворение, вернее интонация этого стихотворения. Сначала он шептал ее, затем начал повторять вслух: «Я не хочу, чтоб боль воспоминаний… Я не хочу, чтоб боль воспоминаний…»

Вдруг из строки выпало слово «боль» и стало в нее «свет». Ему показалось вначале, что так лучше, но тут же он отверг новое слово и поставил на место первое, выпавшее. «Оно — как в обойме. А свет пусть будет по всему стиху. Много света… Прозрение, рассвет. Утро. Вот-вот, сегодняшнее утро, московское, мудрое, обещающее. Что обещающее? Может, любовь, а может, и неудачу. И при чем, собственно, здесь любовь… Наташа? Да что это в конце концов за наваждение! Главное-то утро… Я не хочу, чтоб боль воспоминаний… Стык двух «б». Ничего, можно… Нет, нельзя. Я не хочу, чтоб свет воспоминаний… А куда это я забрел? Ого, махнул. Парк Горького. Значит, надо возвращаться. Я не хочу, чтоб боль воспоминаний… Нет, Воротынцев, надо уже садиться за стол с этим стихотворением. Скорей в Переделкино!..»