Зря мы это, Митя, зря, —
Но ведь кровь-то бродит…
Как — не помню: три хмыря,
Словно три богатыря, —
Колька верховодит.
Защитили наготу
И прикрылись наспех, —
А уж те орут: «Ату!» —
Поднимают на смех.
Смех — забава для парней —
Страшное оружье, —
Ну а здесь еще страшней —
Если до замужья!
Наготу преодолев,
Срам прикрыв рукою,
Митя был как правда лев, —
Колька ржет, зовет за хлев
Словно с «б» со мною…
Дальше — больше: он закрыл
Митину одежду,
Двух дружков своих пустил…
И пришли сто сорок рыл
С деревень и между.
…Вот люблю ли я его?
Передай три слова
(И не бойся ничего:
Заживет — и снова…), —
Слова — надо же вот, а! —
Или знак хотя бы!..
В общем, ниже живота.
Догадайся, живо! Так
Мы же обе — бабы.
Нет, боюсь, что не поймешь!
Но я — истый друг вам.
Ты конвертик надорвешь,
Левый угол отогнешь —
Будет там по буквам!
<���До 1977>
* * *
Я дышал синевой,
Белый пар выдыхал, —
Он летел, становясь облаками.
Снег скрипел подо мной
Поскрипев, затихал, —
А сугробы прилечь завлекали.
И звенела тоска, что в безрадостной песне поется:
Как ямщик замерзал в той глухой незнакомой степи, —
Усыпив, ямщика заморозило желтое солнце,
И никто не сказал: шевелись, подымайся, не спи!
Все стоит на Руси,
До макушек в снегу.
Полз, катился, чтоб не провалиться, —
Сохрани и спаси,
Дай веселья в пургу,
Дай не лечь, не уснуть, не забыться!
Тот ямщик-чудодей бросил кнут, и — куда ему деться! —
Помянул он Христа, ошалев от заснеженных верст…
Он, хлеща лошадей, мог бы этим немного согреться, —
Ну а он в доброте их жалел и не бил — и замерз.
Отраженье свое
Увидал в полынье —
И взяла меня оторопь: в пору б
Оборвать житие —
Я по грудь во вранье,
Да и сам-то я кто, — надо в прорубь!
Вьюги стонут, поют, — кто же выстоит, выдержит стужу!
В прорубь надо да в омут, — но сам, а не руки сложа.
Пар валит изо рта — эк душа моя рвется наружу, —
Выйдет вся — схороните, зарежусь — снимите с ножа!
Снег кружит над землей,
Над страною моей,
Мягко стелет, в запой зазывает.
Ах, ямщик удалой —
Пьет и хлещет коней!
А непьяный ямщик — замерзает.
<���Между 1970 и 1977>
* * *
Вот она, вот она —
Наших душ глубина,
В ней два сердца плывут как одно, —
Пора занавесить окно.
Пусть в нашем прошлом будут рыться после люди
странные,
И пусть сочтут они, что стоит все его приданое, —
Давно назначена цена
И за обоих внесена —
Одна любовь, любовь одна.
Холодна, холодна
Голых стен белизна, —
Но два сердца стучат как одно,
И греют, и — настежь окно.
Но перестал дарить цветы он просто так, не к случаю.
Любую женщину в кафе теперь считает лучшею.
И улыбается она
Случайным людям у окна,
И привыкает засыпать одна.
<���Между 1970 и 1978>
* * *
Давно, в эпоху мрачного язычества,
Огонь горел исправно, без помех, —
А нынче, в век сплошного электричества,
Шабашник — самый главный человек.
Нам внушают про проводку,
А нам слышится — про водку;
Нам толкуют про тройник,
А мы слышим: «на троих».
Клиент, тряхни своим загашником
И что нас трое — не забудь, —
Даешь отъявленным шабашникам
Чинить электро-что-нибудь!
У нас теперь и опыт есть, и знание,
За нами невозможно усмотреть, —
Нарочно можем сделать замыкание,
Чтоб без работы долго не сидеть.
И мы — необходимая инстанция,
Нужны как выключателя щелчок, —
Вам кажется: шалит электростанция —
А это мы поставили жучок!
«Шабашэлектро» наш нарубит дров еще,
С ним вместе —
дружный смежный «Шабашгаз»,
Шабашник — унизительное прозвище,
Но — что-то не обходится без нас!
<���Между 1970 и 1978>
* * *
Мы воспитаны в презренье к воровству
И еще к употребленью алкоголя,
В безразличье к иностранному родству,
В поклоненье ко всесилию контроля.
Вот география,
А вот органика:
У них там — мафия,
У нас — пока никак.
У нас — балет, у нас — заводы и икра,
У нас — прелестные курорты и надои,
«Аэрофлот», Толстой, арбузы, танкера
И в бронзе отлитые разные герои.
Читать дальше