Вячеслав Протасов - Мы живем на день раньше [Рассказы]

— А… а… а… а!!!

Страшный крик наполнил машинное отделение. Я не столько услышал, сколько ощутил этот рвущийся из глубины души человеческий крик. Я видел, как бьет из магистрали белый сноп пара. Саньки у клапана не было. Он лежал на палубе, уткнувшись в грязную банку из-под смазки. Глаза у меня стали квадратными. Я вспомнил, что забыл перекрыть пар.

…Ночью я не мог сомкнуть глаз. На улице гулял шалый ветер, в черном квадрате окна тоскливо висела голубая луна, а я ворочался с боку на бок и думал о Саньке, о том, что мы с ним совершенно разные люди.

Пузырева увезли на большой зеленой машине с красным крестом. И сейчас мне вспомнилось бледное вытянувшееся лицо Норина, испуганные глаза и раздраженный голос капитан-лейтенанта Уварова.

— Мальчишки, гайки отвернуть не могут! — ругался Уваров и ходил по палубе «Самары», большой и злой.

Матросы стояли молча. Никто из них толком не знал, что произошло с Санькой. Один я мог объяснить, но я молчал.

Заснул я, когда сырое туманное утро заглянуло в окно.

После подъема меня окружили ребята. Вперед вышел Норин. В руках он держал небольшую коробочку. Коробочка была сделана из эбонита, и на ее крышке поблескивал силуэт подводной лодки.

— Это вам, Безродин, — сказал Норин и протянул мне. — Пузырев говорил: день рождения у вас, вот мы и решили…

Пузырев?.. Я не сразу сообразил, что это Санька, а когда понял, у меня что-то больно стукнуло в груди. Я не слышал, о чем говорил Норин, я ничего не соображал.

— Возьмите, — Норин тронул меня за рукав.

Я оттолкнул его и бросился бежать.

— Дикарь, — бросил кто-то мне вслед.

Я бежал к командиру, чтобы рассказать ему все.

В светлой палате госпиталя непривычная тишина, пахнет лекарствами. Я сижу рядом с Санькой. У него забинтованы руки и грудь, губы чуть припухли, а глаза смотрят на меня все так же прямо и насмешливо.

— Ну что, оригинал, познающий мир, пришел? — говорит Санька. — Я знал, что придешь.

— Командир отпустил к тебе… — бормочу я и гляжу в окно.

Там в голубое высокое небо упираются пирамидальные тополя. Светит яркое солнце. По ветвям тополей прыгают воробьи.

На площадке первого этажа мичман Козырев остановился и посмотрел вверх, в широкий лестничный пролет. Это вошло в привычку: уходя из дому на корабль, останавливаться здесь. Отсюда, сквозь узорчатые сплетении перил, хорошо видна обитая черным дерматином дверь.

В подъезде послышались шаги.

— Зачем ты все это говоришь? Ведь ты совсем не знаешь Венявского, — раздался взволнованный девичий голос.

— Ну, Тось, я же не хотел тебя обидеть, — оправдывался мужской голос. — Не сердись, Тось…

Тени пошатнулись, и звонкий поцелуй раздался почти одновременно с треском пощечины. Входная дверь распахнулась, мелькнула белая матросская форменка.

Мимо мичмана промчалась Тося Маркова — дочь его соседей по квартире. Процокали по лестнице каблучки и замерли наверху.

«Не поладили, — усмехнулся Козырев. — Ишь ты, кого вспомнила — Венявского… И чего она в этом Говоркове нашла?»

Козырев толкнул дверь и вышел на улицу. Желтый свет фонарей лежал на черном полированном асфальте, торопливо бежали машины, голубым и красным светом были озарены витрины магазинов. Мичман зашагал к пирсу.

Неподалеку от причалов порыв ветра бросил в лицо знакомые запахи моря, донес гудок невидимого во тьме парохода. Мичман ускорил размашистый шаг.

Эсминец уходил в море рано утром. Над бухтой висел тяжелый сырой туман; казалось, от его тяжести корабль покрылся мелкой испариной.

Костя Говорков, невысокий худощавый матрос из боцманской команды, вместе с другими выбирал на борт швартовы. Мокрая палуба была скользкой, и Костя балансировал, чтобы не упасть. Он крепко сжимал руками тяжелый трос, ощущая сквозь брезент рукавиц его ознобный холод, а мысли были далеко отсюда: он думал о Тосе.

…Это было весной. Город просыхал от дождя. Рыжее солнце прыгало по лужам. Костя остановился. Автобус был почти рядом, на другой стороне шоссе, но сверху немигающим красным глазом бесстрастно смотрел светофор, и ему не было будто бы никакого дела до того, что Говорков спешит, что он может опоздать в матросский клуб.

Недаром говорят, что беда не приходит одна. Едва милиционер взмахнул жезлом, как из-за поворота выскочил мотоцикл и с ног до головы обдал Костю грязью. Раздался свисток, однако мотоциклист уже проскочил красный свет, и Костя лишь успел заметить голубой берет с торчащими из-под него соломенными косичками да футляр скрипки, привязанный к багажнику. В сердцах ругая незадачливую водительницу, начал счищать грязь с ботинок и брюк.