Лев Кожевников - Улыбка Афродиты. Смерть прокурора

Прогулка, впрочем, оказалась короткой. Ира остановилась под фонарем возле одноэтажного в три окна домика, утонувшего среди черемух и погруженного в синие майские сумерки.

— Мы пришли? — спросил Алексей, косясь на свою черную, шевелящуюся тень.

— Да.

Алексей понял, что тень шевелится из-за раскачивающегося на столбе фонаря. Но тень была одна — его собственная. Он обернулся. Ира уже стояла за калиткой, и на ее лице ему почудилась улыбка… Или усмешка? Ему сделалось неприятно и, если бы не извечное его любопытство, он сейчас просто повернулся бы и ушел. Но, сделав над собой усилие, спросил:

— Вы уходите?

— Да.

— Я, наверное, несколько стар для вас? — неловко пошутил он, намекая на поспешное бегство.

— Вы не можете быть для меня старше.

Алексей усмехнулся, каков привет таков и ответ.

— Ира, а если я вас как-нибудь навещу? Вы позволите?

— Навестите, — донеслось до него с крыльца, и белесый силуэт, сверкнув из темноты глазами, тихо скрылся за дверью. Он остался один.

«Наверняка, состоит на учете. Обратись в психдиспансер, и узнаешь о ней все, что тебе нужно», — мысленно обругал себя Алексей.

Прогулка сюда показалась ему короткой, однако, чтобы выбраться из этих оврагов и кривых, незнакомых улочек, понадобилось плутать в темноте часа полтора. Домой Алексей вернулся лишь в двенадцатом часу ночи, и без сил рухнул на кровать. Тяжелое забытье навалилось на него, едва он расслабился и перестал себя контролировать. Сказывалась усталость минувшего дня.

И вдруг… он разом очнулся. Открыл глаза. Мозг работал ясно и отчетливо. Перед его внутренним взором с голографической ясностью всплыла последняя сцена, под фонарем. Фонарь качался, и он, помнится, скосил глаза на свою шевелящуюся независимо от него тень. Сумасшедшая Ира в тот момент стояла рядом, но ее тень… У нее не было тени! Поначалу до него это не дошло, он что-то еще ей говорил, она ответила… То есть, они продолжали стоять рядом. Но когда он повернул голову, чтобы убедиться окончательно, она вдруг оказалась за калиткой. Несколько странная прыть при ее хромоте? Калитка, к тому же, была шагах в десяти. Он, собственно, только успел поворотить голову…

Андрей Ходырев вернулся с дежурства, поиграл во дворе с трехмесячным щенком и вошел в избу. Жена на кухне собирала ему завтрак. Он потерся колючим подбородком о ее щеку, зная, что ей это нравится.

— Где Марья?

— Спит еще.

Андрей сел к столу и пока ел, жена выкладывала торопливой скороговоркой последние новости.

— …Вчера у Суходеевых следователь был. В восьмом часу уже. Из прокуратуры, говорит. Но не из местных, не похож вроде, по соседям ходил.

— Не нашли еще?

— И конь не валялся. Только спохватились, видно. Когда две недели прошло.

— У них так…

— Я про Волковку ему тоже сказала. Никакого, говорю, житья от паразитов не стало. Два заявления в милицию отнесли, а участковый только отмахивается. К каждому улью, говорит, милицейский пост не поставишь.

— А он?

— Заинтересовался вроде. Что да как? На кого думаете? Разобраться обещал, а там кто его знает? На обещания нынче все скорые, только подставляй. Полный карман насыплют.

После недавней поездки Андрей в душе поставил на Волковке и на своих планах крест. Одних убытков, он подсчитал, выходило тысячи на полторы, поэтому перевел разговор на дочку.

— У Марьи каникулы?

— Первый день. Андрюш?.. — в голосе у жены появились просительные нотки. — Может, отстал паразит, а? Как раз еще картошку посадить успели бы.

Андрей не ответил.

— Съездите с Машкой, что ли? Хотя поглядели бы.

— Нельзя с ней туда.

— Ой! Да ты сам смеялся… ерунда же все на постном масле. И папка рядом.

— А как напугается? Что тогда?

Жена вроде согласилась. Однако мысль посадить картошку, чтобы зиму пережить без заботы, видимо, ее не оставляла.

— Старик твой чего говорит?

— А че он скажет? — Андрей усмехнулся.

На днях он встретил старика Устинова с двумя поллитровками в авоське возле магазина, переговорили. С заковырками и всякими финтифлюшками старик все же рассказал, что на его памяти такое, как в Волковке, два раза уже было. Первый раз — в двадцатом годе. И перед самой войной, второй.

— Так чего… старик?

— Кровь, говорит, это ходит.

Жена смотрела на Андрея во все глаза, и, конечно, сразу поверила, с полуслова. Вот же бабы! Он неожиданно схватил ее за нос, но она только отмахнулась.

— Как это… ходит?

— Ходит, и все. Земля ее не принимает. Не расступается. Глаза у жены сделались совсем круглые.