Лев Кожевников - Улыбка Афродиты. Смерть прокурора

— Ну. Она часто с ним.

— Как фамилия?

— Черанева Танька.

— Ладно, орлы. Вот вам две повестки на завтра в прокуратуру. Кой-какие из ваших показаний придется оформить официально. За вашей подписью. Явка обязательна, так что не опаздывайте. Ну, пока.

Алексей решил, что поодиночке с глазу на глаз он заставит хотя бы одного из «олигофренов» выложить все до конца. Официальная обстановка тоже иной раз неплохо действует.

Возле суходеевского дома, когда он вернулся к воротам, стоял тяжелый «КРАЗ» с прицепом, груженный бревнами. Алексея обдало запахом разогретого масла и солярки, свежеспиленной древесиной. Двое мужчин, орудуя вагой и крючьями, скатывали вниз с возу еловые, один к одному, бревна.

«Да у него никак пунктик на заготовке древесины», — подумал Алексей, стараясь угадать по повадке в одном из работников хозяина.

— Суходеев? Геннадий Яковлевич?

Дюжий, медлительный мужчина в промасленной спецовке едва покосился на него и продолжал крючком дергать бревна.

— Ну, я Суходеев, — наконец обронил он.

Алексей представился, и по тому, как хозяин и шофер «КРАЗа» на мгновение замешкались, догадался, что дровишки эти, похоже, незаконные, и рейс скорее всего тоже — левый. Некоторое время он с улыбкой наблюдал за суетливыми действиями обоих, потам решил, что хозяина следует успокоить.

— Я к вам по поводу сына. Поговорить надо.

Тот не без облегчения кивнул. Потом неторопливо спустился с воза.

— Нашли, что ли?

— Ищем.

Суходеев задумчиво почесал в затылке. Алексей обратил внимание, что на левой руке у него недостает трех пальцев.

— Слушай? Надо бы отпустить человека, — он кивнул на шофера. — Поговори с Дуськой вначале, пока управлюсь, она знает.

— Да. Так даже лучше, — согласился Алексей.

Вслед за Суходеевым он двинулся через двор, тоже захламленный, заваленный старой обувью, какими-то мешками, ящиками и прочей рухлядью, которая, похоже копилась тут поколениями. Вышли на огороды и межой, ярко-желтой от одуванчика, направились к притулившейся на задах бане. Суходеев, не заходя в предбанник, торкнул культяпистой рукой в низкую дверь.

— Евдокия, тут человек пришел. Из прокуратуры. Поговори с ним, пока разгружаемся.

В бане двигали тазами, плескалась вода. Женский певучий голос со смехом откликнулся:

— Так что? Штаны пусть снимает да заходит, чего не поговорить? Место есть.

В закопченном окошке светлым пятном помаячило лицо. Алексей придержал хозяина за руку.

— Геннадий Яковлевич, и в самом деле, лучше обождать. Пусть домоется.

— Ее не переждешь, — хмуро обронил тот и повернул назад.

Алексей опустился перед дверью на широкий, щелястый чурбак.

— Борисенкова? Евдокия Семеновна? Я правильно называю?.. Заявительница?

Из-за двери послышался смешок.

— Розыском, Евдокия Семеновна, теперь занимаюсь я. Моя фамилия Валяев. Из прокуратуры района.

— Слышь, миленький? — дверь скрипнула и в образовавшуюся щель пошел изнутри ядреный банный дух. — Венички висят, вона на перекладинке… Не подашь ли?

На еловой жерди через весь предбанник были подвешены попарно сухие березовые веники. Алексей усмехнулся, однако ж отказывать в такой пустяковой просьбе было неловко. Ослепительно белая, гибкая рука приняла у него пару веников, сверкнул в притворе лукавый глаз.

— Сам-то чего не заходишь?

Он рассмеялся, сел на свой чурбак.

— У нас это называется «злоупотребление служебным положением в корыстных целях».

— Ай-ай, страсти какие! Даже в бане у них не моются, начальство не пускает?

Алексей вдруг понял, что с Евдокией Семеновной, развеселой сожительницей Суходеева-старшего, говорить возможно только в игриво-кокетливом тоне, иначе не получится, она попросту не умеет.

Вон, щель какую оставила. Ну и ну!

— Дуся Семеновна, у тебя баня не выстынет?

— Так а чего делать-то, коли не идешь? Через дверь кричать?

Резон в ответе был. Хотя двусмысленность положения, кажется, доставляла развеселой Дусе немалое удовольствие.

— Я с вашими соседями сейчас разговаривал, — начал Алексей, тоже принимая игривый тон. — Говорят, вы жутко страстная женщина, даже пальцы можете откусить, если в страсть войдете.

— Кто говорит-то? Это мерин толстый, напротив, что ли?

— Ну… да, в общем.

— Вот, скажи, паразит! Сам целый год за мной от Нинки воровски ухлестывал. Ладно, думаю, лешак с тобой. Убудет, что ли? Шарилась, шарилась у него под пузом-то, а там ничегошеньки нету. Все салом заплыло и травой заросло. Осердилась тогда. Иди, говорю, отсюда, глобус рыжий, и чтобы глаза мои больше тебя не видали. Еще Нинке рассказала. Ты, говорю, присматривай за своим, проходу паразит не дает.