Лев Кожевников - Улыбка Афродиты. Смерть прокурора

Он пошарил рукой в том направлении, куда тянул мордой Коракс, и поймал кобылу под уздцы. Лошади с осторожностью двинулись вперед.

Повороты следовали один за другим, и спустя какое-то время Асамону почудилось, будто вокруг становится светлее. Блики на скалах сделались живее, ярче, и светлые струи вскипали пенными бурунами вокруг лошадиных ног, едва Коракс ступал на мелководье. Все ревело, бурлило и неслось бешеным светлым потоком назад под ноги, а темные каменные громады по сторонам, когда он поднимал взгляд, напротив того, казалось, кружатся и несутся вперед в диком, стремительном танце.

Асамон вдруг спохватился, подумав, что Хриса, должно быть, чувствует себя отвратительно, когда даже на перекате у дороги она едва смогла держаться в седле. Он выбранил себя за беспечность и обернулся. Лицо девушки бледным пятном покачивалось в темноте в такт конской поступи. Он присмотрелся ближе и увидел, что глаза ее закрыты. Коснулся руки — она была безвольна и никак не отозвалась на прикосновение, словно у спящей, и Асамон с запоздалым страхом представил себе, что седло могло оказаться сейчас пустым. Он не увидел бы в темноте и не услышал бы в грохоте и реве ее голоса, взывающего о помощи, и Хриса могла погибнуть, упав в воду.

Сама мысль об этом, ярко взыгравшая в воображении, показалась ему настолько ужасной, что, забыв разом о недавних сомнениях, он на ходу пересел с Коракса на Авру, сзади, и с поспешностью подхватил из рук Хрисы упавшие поводья. Разом ослабев, она прильнула к нему с благодарностью, и только страх за нее и досада на собственное безмыслие помогли Асамону справиться с охватившим волнением.

Они продолжали путь вдвоем на Авре, когда из-за очередного поворота в глаза ударили яркие потоки света. Мельчайшая водяная пыль, взвесь подымалась от воды высоко вверх и клубилась там, пронизанная насквозь широкими, прямыми лучами. Здесь было сыро. Скалы вокруг сочили воду. Водяной бус напитывал влагой их одежду и серебрился изморосью на волосах. Но под ногами вновь обнаружилась тропа, она стала даже уверенней, и Асамон прибавил ходу.

Вскоре, следуя течению реки, они въехали в долину, которая, несмотря на дикость местности, оказалась обжитой.

У подножия скал лепились две жалкие хижины, похожие на груды серых камней. Небольшой клочок возделанной земли и пустующий загон для овец говорили о способах пропитания. Должно быть, тут обитали охотники либо пастухи, хотя на стук копыт и на голоса никто не вышел.

Асамон пересел вновь на Коракса. Тропа здесь была широкой и походила более на дорогу. По ней гоняли, видимо, в горы на пастбище скот.

Ему вдруг пришло в голову, что своей доверчивой слабостью Хриса незаметно и безжалостно сокрушила его мощные, как ему казалось, крепостные бастионы, воздвигнутые против ее чар и ограничивающие ее всевластие. Защитники стен были перебиты, а частью рассеялись, и противник беспрепятственно просачивался на опустевшие, безмолвные улицы, пинком отворял двери домов, выволакивал наружу без жалости оставшихся жителей, замшелых старух и плачущих детей, забрасывал в окна и на крыши пылающие факелы. Город весь был объят губительным пожаром. Мало того, он замечал уже среди нашествия бывших его защитников, и число их как будто множилось, они переходили на сторону противника и с радостью разрушали и легли то, что еще не было охвачено пламенем…

Дорога кружила среди дубрав, забирая все выше и выше. Он не знал, куда они направляются и почему оказались именно здесь, однако следовал за ней, не задав ни единого вопроса.

Но Хриса с решительностью оставила дорогу и повернула Авру на какую-то заброшенную тропу, продираясь сквозь заросли кустарникового дуба и можжевеловые деревья с острым смолистым запахом. Асамону даже почудилось, при виде ее уверенности и гордой сильной осанки, что недавняя слабость, быть может, — не более чем притворство, своего рода военная хитрость, вроде ахейского дара неприступным троянцам.

Впрочем, он тотчас забывал о своих мрачных мыслях, которые сгущал даже намеренно, едва Хриса оборачивала к нему на скаку цветущее лицо и дарила беспечную, ослепительную улыбку.

Предгория кончились, и всадники оказались среди скал, покрытых елями и мастиковыми деревьями. Пробитая в скалах тропа кружила среди острых гольцов, упорно пробираясь все вверх и вверх. Затем узкой расселиной, грозящей осыпями с обеих сторон, объезжая завалы, всадники въехали под сень дубовых пышных рощ, перемешанных с каштанами и темно-зелеными стройными кипарисами. Тропа вскоре исчезла среди больших камней и густой травы, то ли запуталась в зарослях душистого тимьяна.