Юрий Антропов - Неделя ущербной луны

— Ну ладно, Степан, брось, — сдавался Егор, вылезая из воды. — Поди-ка лучше сюда, глянь: серьга! Такая старинная, древняя, что аж страшно!

— Небось вымыло?

— Вымыло…

— Ну и что, — прямо и твердо смотрел снизу вверх Степка, — а где остальной клад?

— Клад? При чем здесь клад?

Старатели, возясь со змеей, прислушивались к их разговору и похохатывали. Степка оставлял отцу дикий лук и уходил в аул. Солнце пригревало вовсю, он по-отцовски закатывал и без того короткие рукава «вечной» холщовой рубашки, оставшейся еще от деревни, и, вспоминая стоящего в воде отца, высматривал в прошлогодней стерне колоски пшеницы. Волглые, они плохо шелушились, а разжеванные зерна слипались, были тягучи и пресны, как резина. Но все-таки это был вкус хлеба. С придорожных кустов на Степку глядели птицы, они пели все свободнее и громче, и незаметно для самого себя он начинал напевать тоже. Это была песня, которую отец привез с войны.

Как-то вечером, когда солнце матово плавилось на песчаных валах Ак-Жона и по аулу стлался терпкий сизый кизячный дым, Егор принес домой полкружки все таких же мелких зерен касситерита.

— Можешь поздравить меня, Липа: теперь я бригадир!

Липа и Степка только что вернулись с поля, сидели на глиняном полу, шелушили колоски и слушали патефон. Руки Липы с зажатыми в них колосками замерли, она настороженно посмотрела на мужа:

— А этот, как его… Гукин?

— А! Гукин… Сбежал Гукин, запаниковал. Ну и пусть катится ко всем чертям, таким здесь не место!

Липа переглянулась со Степкой, и тот подумал, что теперь они застряли здесь надолго.

На следующий день Егор пришел с пустой кружкой.

— Ну-у, Ли-ипа… — заискивающе сказал он, будто бы весело швыряя кружку под кровать — дескать, кружка теперь им не нужна, ведро надобно! — Вот теперь мы и начнем! — Он потирал руки. — Переставили бутары на новое место. В верховье ручья, в самую сердцевину Ак-Жона. Ты же знаешь, Степан, это место! Чего ж ты молчишь?! — посмотрел он на сына. — Разве я тебе не рассказывал?

— Как же, — сказал Степка, стараясь не глядеть на Липу, — я знаю…

— Ну вот! Ты слышишь, Липа! Завтра все и начнется!

Назавтра он не встал с кровати, сидел в ней и удивленно рассматривал свои опухшие за ночь ноги. Липа заплакала.

— Хо! — сказал Егор. — Было бы из-за чего нюниться, Липа ты моя, Липа! Обычная простуда. А я как раз и средство одно знаю…

И он послал Степку за теплым конским пометом. Аульские ребятишки бегали вместе со Степкой от лошади к лошади и, показывая на него пальцами, лопотали между собой и смеялись.

Прошло несколько дней. Обе Егоровы ступни покрылись нарывами, затекли, — расшарашенные пальцы торчали, как соски набухшего коровьего вымени.

Бригада старателей разбегалась открыто. Иные заходили проститься и, как бы во искупление своего бегства, каждый советовал Егору средство от недуга: медовые повязки, спиртные пары, жир дождевых червей… Вконец исхудавший бригадир со всеми прощался одинаково ровно, не выказывая обиды, что бросают его, каждому жал руку и говорил, что средство по возможности испробует. Когда из всей бригады осталась одна Клавдия, которой, говорили, вообще податься некуда, Егор позвал Степку и сказал:

— Сынок! Поскольку у нас пока нет ни меда, ни спирта, давай начнем с червей.

Степка взял стеклянную банку и лопату и направился к колодцу. Стараясь по-отцовски, с придыханием, кхакать, он изрядно искромсал вязкий тугой солончак, но ему попалось всего несколько червяков, таких тощих, бледно-фиолетовых, словно и у них было время сплошных недоеданий.

Он посидел на трухлявом срубе, заглядывая в темное нутро колодца, и пошел на пахоту. На ближних полях сев закончили, земля сверху подсохла и серо комковатилась, загодя обшаренная вдоль и поперек птицами и сусликами. Пусто, пусто…

Степка постоял-постоял, глянул на солнце, висевшее еще высоко, и, швырнув комком земли в лениво каркающую ворону, как-то неуверенно сделал несколько шажков в сторону Ак-Жона, недалеко от которого на пола вдоль ручья пахали не то вчера, не то позавчера. Совсем некстати пришла на ум слышанная от отца байка про старателей и их слезы, вроде бы как рассыпанные в виде песчинок по всему Ак-Жону. «Откуда там быть червям, — подумал Степка, — что ли, птицам дорога туда заказана и они их еще не склевали?»

Откуда-то упал, покатился застоявшийся за день ветер. Бестолково шаркнула летучая мышь. Густые, пороховые по виду, клубы в один момент накрутились в Гнилом углу, — знать, к непогоде. А в самой пуповине Ак-Жона прямо на глазах менялись цвета, словно чешуя пойманной ящерицы, и вот те на! — туго вспух, взвинтился ввысь белый широкий язык и, судорожно извиваясь, задвигался от холма к холму, и явственно послышался высокий плачущий звук.