Христина Давидова - Жила в Ташкенте девочка

Прошла зима, прошло лето, а Ташкент все оставался далеким-далеким городом. По вечерам, когда у Васи было доброе настроение и ему надоедало меня дразнить, он рассказывал мне, какой Ташкент, какая бабушка. Если мама заставала нас дружно сидящими возле нашей железной печечки, она сразу приходила в хорошее настроение и хвалила Васю. По правде говоря, это бывало редко. Просто трудно представить, почему Васе так нравилось дразнить меня и задорить. Может, все старшие братья такие? Другим он меня в обиду не давал, а сам чего только не выдумывал. То намажет мне нос желтой акварельной краской и убедит меня, что я больна золотухой. Так доказывает, что я покорно ложусь в постель и лежу с градусником. То обещает отдать меня в Зоопарк в обезьянник: там, говорит, выдают хорошие пайки — апельсины, конфеты. Я никогда в жизни не видела апельсина и соглашалась идти на эту странную работу. А он, добившись моего согласия, надо мной же потешался. Ужасное вероломство!

Но вот зимой 1918 года мы наконец собрались в Ташкент. По-настоящему собрались, и не одни мы, а много маминых товарищей. Их посылали туда на работу. Оказывается, открылся путь из Москвы в Ташкент — можно ехать.

— Что значит «открылся путь»?

На такие серьезные вопросы Вася всегда отвечал хорошо и понятно. В Ташкенте, как и в Москве, Советская власть. Но в стране много белогвардейских банд, и одна такая банда под командованием атамана Дутова захватила город Оренбург, который нам надо было проезжать.

— Зачем захватила?

— «Зачем, зачем»! Хотела окружить Туркестан и отдать его англичанам и американцам. Они им деньгами помогают.

— Зачем?

— Что значит «зачем»? Они же белогвардейцы, буржуи, понимаешь? Им все равно какая власть, лишь бы не Советская.

— Почему?

— А ну тебя.

— Вася, ну как же мы туда поедем, раз там этот… Дутов в Оренбурге?

— А я же тебе и говорю: путь открыт, ехать можно. Красногвардейцы прогнали Дутова, в Оренбурге Советская власть.

Очень весело собираться, хотя и собирать-то нечего было. У меня, например, только и имущества что моя кукла, по имени Кнопс, сшитая из тряпок, и толстый, переплетенный журнал «Задушевное слово», который Вася отдал мне во время прилива братской любви.

Только собрались было ехать — бац! — заболела мама воспалением легких. Хотели ее положить в больницу — не согласилась. Жалко было нас оставлять. Вот когда нам было плоховато. Но все же ничего: с маминой работы приносили кое-какую еду, все больше селедочные головы и немного пшена. Мы из этого варили суп. А дрова доставал Вася. Он ломал вечером потихоньку деревянные заборы, которых было еще много по соседству с нашим переулком. Один раз его поймали, и долго его не было. Мама ужасно беспокоилась и даже хотела идти искать. Встала с постели, губы у нее запеклись, под глазами черные круги, а щеки красные-красные. Я очень испугалась и вцепилась в маму. Настолько-то уж я была большая — понимала, что маме никак нельзя идти на мороз. А потом пришел Вася, и не один, а с красногвардейцем Володей, принесли настоящих дров, тут же в комнате накололи их, затопили «буржуйку», поставили чайник.

Хороший был вечер: Володя достал из кармана два куска сахара и хлеб. И после этого он часто приходил к нам, но потом ушел на фронт, и больше мы его не видели.

Когда мама наконец поправилась, наступила весна. Холодная, голодная, а все-таки настоящая весна. Кажется, я в первый раз узнала, что зима, хоть и очень долгая, все равно кончается. Я уже забыла, что на деревьях обязательно должны появиться листья. И вдруг в нашем дворе зазеленели клены. Это походило на чудо, и, когда весь детский сад «Ромашка» носился по двору и кричал, я все время сидела на скамейке и, задрав голову, смотрела на листья светло-зеленые, блестящие, живые от легкого ветра; я была полна новых, весенних впечатлений и каждый вечер твердила о них маме. В один прекрасный день я сочинила свое первое стихотворение и все время шептала его про себя, боясь забыть его до маминого прихода.

Не вытерпев, я пришла домой и сказала свое стихотворение Васе:

И каково же было мое удивление, когда Вася недовольно сказал:

— Память у тебя стала плохая. Совсем переврала стишок:

Я была разочарована.

Вечером пришла мама с новостью: Дутов занял Оренбург. Ехать опять нельзя.