Василий Гроссман - Инспектор безопасности

За обедом она все смотрела на мужа изучающими глазами, словно открыла в нем какой-то страшный и опасный порок.

Корольков, целясь вилкой в квашеный помидор, мельком взглянул на нее и спросил:

— Что ты так смотришь, как рябчик на попа? Полина Павловна сдавленным голосом сказала:

— Аполлон… — и впервые за их совместную жизнь заплакала.

Корольков растерялся и, не утешив жены, ушел в маркшейдерскую на общее собрание.

Ночью он опросил у нее:

— Что ты плакала, Поля?

Она объяснила, и, услышав ее слова, Корольков затрясся от смеха.

— Это я стану за барышнями московскими ухаживать? Да ты с ума сошла, что ли? Ты только посмотри на мою морду. Брошу тебя! Да кому я нужен, старый ломовой? Да ведь только у тебя я мужской успех могу иметь.

— Что ты со мной в Москве станешь делать? — убеждала Полина Павловна. — Старая, некрасивая, характер нервный, при этом дура. Думаешь, я помню, чему нас в гимназии учили? К тебе там профессорши будут ходить. Что я им скажу? Ты со стыда сгоришь…

Корольков недоуменно поглядывал на жену, но наконец и его взяло сомнение, и он пошел к зеркалу, смотреть, есть ли у него шансы.

Он набрал воздуха в грудь, надул щеки, стараясь придать лицу наиболее выгодный вид, но даже в таком раздутом состоянии Корольков себе не понравился и, махнув рукой, с шумом выпустил из груди воздух. После этого он лег в постель, но уснуть не смог.

Инженер Корольков вспомнил ночью свою молодость, первые годы женатой жизни. Он работал на шахте «Иван», каких-нибудь двадцать верст отсюда. Полина Павловна щеголяла тогда в голубом сарафане, а волосы заплетала в косы. Правда, у нее и тогда было лошадиное лицо, длинноватое несколько, и друг Королькова, веселый штейгер Ванька Кужелев, человек прямой и грубый, отговаривал его от женитьбы, говорил:

— Да что ты делаешь? У нас в подземной конюшне сорок лошадей, все одна в одну, тихие, добрые. Зачем тебе эта, норовистая?

Кужелев погиб в 1912 году, во время пожара на центральной шахте. Сколько угля добыли с того времени! Сколько людей пришло, состарилось, померло, вновь пришло. И в шахтах много произошло за эти годы: электричество, пневматические молотки, новые системы работ, черт знает что!

Да, переводят в центр! Кто это ему удружил? Совершенно непонятно. Кажется, нет человека в угольной промышленности, с которым Корольков не поругался бы. Самое странное, что, очевидно, кто-то следил в Москве за ним: перечислили в приказе, где и когда он работал, что делал: «В 1930 году предотвратил катастрофу на шахте 17–17 бис». Сколько бездельников, однако, в центре! Шутка сказать — откопать в огромном архиве этакую ерунду. Ну, черта с два, он не осядет в Москве, Полина Павловна пусть стережет квартиру, а он покатит в Подмосковный бассейн, там бурые угли, посмотреть их перед смертью нужно. Говорят, в Подмосковном почва пучит, а уголь пропитан углекислотой, как в мексиканских рудниках. Вот посмотришь подмосковный уголь, и незачем в Мексику ездить. Он долго еще не засыпал, все размышлял о странностях женской души. Вот поди ты, до чего додумалась! Ведь прямо-таки невероятно. Ему снова вспомнилась молодость и голубой сарафан Полины Павловны. И мысль о сарафане вызвала незнакомое Королькову чувство грусти. Он точно видел его, этот голубой сарафан с белыми цветочками. А будучи молокососом, он предполагал организовать экспедицию к центру земли.

Корольков вздохнул и вдруг пожалел, что нет у них с Полиной Павловной детей. Теперь бы он сказал:

— Смотри, молодой человек, как твоего отца ценят. В Москву вызывают.

Удивительная чушь лезла в голову и мешала спать.

Все поздравляли Королькова и удивлялись его удаче. Начальник горноспасательной станции Фадеев, старый приятель Королькова (они когда-то вместе пережили катастрофу на Горловской шахте), затащил Королькова в кабинет и, жульнически подмигивая, похохатывая, начал расспрашивать.

— Вот ты какой, — говорил Фадеев, — ловко это у тебя вышло, прямо удивительно. Через кого только все устроил, составил, значит, список подвигов и послал в Москву? Надо и мне попробовать, ей-богу. Ты кому посылал? Андрею Фридриховичу?

— Что ты, Николай Тихонович, — сказал Корольков, — я вчера только узнал об этом, ничего я не посылал.

Но Фадеев не слушал и восхищался.

— Жох, жох, — говорил он, мотая головой. — Что ж, они, по-твоему, сами составляли? «Аполлон Маркович Корольков в двадцать седьмом году образцово перевел ряд шахт на газовый режим, а в тридцать втором — перенес опыт Донбасса на крупные шахты Кузбассугля». Ах, прохвост, ничего не забыл. Недели две сочинял?