Владимир Монастырев - Ходи прямо, хлопец

Клавдия по вертикальной лесенке поднялась на крышу, заглянула в люк. На нее пахнуло керосиновым духом.

— Паршин здесь? — крикнула Клавдия в гулкий мрак.

Оттуда глухо ответили:

— Здесь.

Теперь — по скользкой железной лестнице вниз в темноту.

Клавдия видела, как собирают и накрывают, пеленают в проволочную сетку и бетонируют огромные емкости, но ни разу не была внутри готового резервуара. Тот, в который она спускалась, уже испытывали — заливали нефть, замеряли суточную убыль. Она оказалась на какие-то доли миллиметра выше нормы, и Паршин теперь искал щель, в которую утекли эти недопустимые доли.

Ступив на пол, Клавдия огляделась. Глаз постепенно привыкал, и она с интересом рассматривала огромный зал с колоннами, подпиравшими кровлю.

Пол был устлан стальными листами, там, где на них падал свет, они маслянисто поблескивали. В прогибах стояли черные лужицы. У одной стены на высокой стремянке сидел парень с лампой-переноской и вглядывался в бетонный шов. На полу, возле приземистой колонки с кранами, сидел другой. Он посветил на Клавдию фонарем, спросил:

— Ты ко мне?

Это и был бригадир Паршин. Клавдия, скользя на стальных листах, как на льду, подошла, поздоровалась. Паршина она знала — его на стройке все знали. Невысокий, худощавый, очень проворный, он был из тех бригадиров, которые за любую работу берутся сами, меньше указывают, больше делают. Считался он «профессором» по резервуарам — строил их уже второй год, начал с самого первого. Другие робели за первый браться, а он рискнул.

— Вот, — сказал бригадир, глядя на Клавдию снизу вверх, — коньяк зарабатываю, — и усмехнулся, блеснув зубами.

— Какой коньяк? — удивилась Клавдия.

— Буртовой обещал. Если сегодня найду, где утечка, две бутылки коньяку ставит.

— Такая махина, ее за сутки не осмотришь.

— Весь зачем же осматривать? Есть уязвимые точки. А ты пошто ко мне?

Клавдия объяснила.

— Все-таки у депутата больше веса.

— Это смотря на чьих весах. Но насчет автобусов стоит написать. Ты сочини петицию, а я подпишу.

— Не умею я сочинять-то, — взмолилась Клавдия. — Уж ты сам сочини.

— Чего там не умеешь? Прямо так и напиши: рабочим, мол, тяжело ездить в бортовых машинах на работу и с работы. Все-таки двадцать километров — туда, двадцать — обратно, через перевал, на ветру… В таком разрезе.

Так и пришлось Клавдии самой писать заявление товарищу Розанову. Она сочиняла его на работе, сидя за своим диспетчерским столом. Потом переписывала и переделывала дома. И все казалось ей, что написано не так, как нужно. Когда явился на очередное чаепитие Кашлаев, Клавдия даже обрадовалась: все-таки помощник.

Никифор Кузьмич, вздев очки на нос в светлой роговой оправе, внимательно прочел заявление.

— Что ж, — сказал он, сняв очки, — суть дела ясна, однако длинновато. Начальство не любит длинных заявлений, читает только первую страницу. Чем больше начальство, тем короче надо писать.

Он достал из внутреннего кармана пиджака авторучку.

— Разрешите я попробую?

— Пожалуйста, — тотчас согласилась Клавдия. И положила перед Кашлаевым чистый лист бумаги.

Никифор Кузьмич уселся поудобней и принялся за дело. Трудился он долго — писал, вычеркивал, морщил лоб, почесывал ручкой за ухом, беззвучно шевеля губами. Уже и чайник вскипел и успел остыть, а он все писал. Наконец заявление было готово, и Кашлаев с чувством прочел его. Получилось убедительно и коротко — на одной страничке.

— Хорошо, — похвалила Клавдия. — Вот не думала, что вы так ловко напишете. Где это вы научились?

— Невелика премудрость, — улыбнулся Никифор Кузьмич, — лишние слова отбросил, только и всего. В наше время много лишних слов употребляется. Не проясняют они смысла, а запутывают… — Кашлаев вздохнул. — Да… у каждого своя беда, своя забота. И у вас, Клавдия Максимовна, и у меня…

— Это какая же у меня беда?

— Такая же, как и у меня — одиночество.

— С чего это вы взяли? Я за компанией не гонюсь. Даже люблю одна побыть. Если хотите знать, все время на людях жить, когда ни на минуту одна не остаешься, ни днем, ни ночью, — вот что страшно. Уж я-то знаю, испытала.

— Согласен с вами, — мягко проговорил Кашлаев. — Только я другое имел в виду. Можно и в компании, находясь среди людей, быть одиноким. И даже среди очень знакомых и среди родственников. Я вот про что хотел сказать.

— У меня нет родственников, — сказала Клавдия и пошла на кухню подогревать чайник.

Когда она вернулась и разлила чай, Никифор Кузьмич попробовал стакан пальцами, убедился, что горячо, и продолжал свое: