Владимир Воробьёв - Я не придумал ничего [Рассказы для детей и взрослых]

Этот день я запомнил на всю свою жизнь. И всю жизнь потом мне хотелось видеть вокруг лица счастливых людей.

днажды летом мы с мамой отправились путешествовать по Волге. Сделано это было больше для меня, в ознаменование окончания мной начальной школы, или, как тогда говорили, школы первой ступени. Да и маме хотелось навестить родные места, где она не была, по ее словам, уже тысячу лет. Отец отпуск получить не смог, и вот мы поехали одни.

До первой волжской пристани ничего интересного не происходило. В вагоне пыль, жара, все пассажиры потные — так мало им, еще горячий чай беспрерывно пьют. И жуют, жуют, словно обещали кому-то все на свете съесть или так просто, наперегонки.

Тогда не так все было в поезде, как теперь.

Отдельных купе почти не было, да и роскошью это было непозволительной. Ни еды, ни чая по вагонам не разносили, пассажиры сами бегали на всех станциях со своими огромными жестяными чайниками за кипятком. На деревянных больших будках, чтобы видно было от обоих концов состава, написано: «Кипяток». Из будок торчало множество больших медных кранов.

Меня рассмешил кем-то тут же рассказанный анекдот. Будто едет в поезде иностранец. Похуже, как мог, оделся, чтоб не узнали. Едет, слушает, о чем люди в России говорят, трубочку свою покуривает. На остановке кто-то его спросил, какая, мол, это станция. Он выглянул в окно и говорит: «Кипьяток».

Еда продавалась тоже возле поезда, на перроне, если он был, или на крикливых, веселых базарчиках, где все страшно торопились, хотя и знали, что поезд простоит полчаса, и обязательно отчаянно торговались, хотя знали, что опрятные, жизнерадостные женщины-торговки ни за что не уступят.

На одних станциях полагалось покупать лук, на других — вишни, третьи славились рыбой. Иные базарчики насквозь пропахли яблоками.

А еды горячей, свежеприготовленной, было тут на все вкусы и на все состояния. В кульках, в тряпицах, в бумажных свертках, на капустном листе, на зеленом лопушке.

Разговоры в вагоне, под неспешное постукивание колес, то и дело накалялись до белого мерцания. И все из-за колхозов — быть им или не быть. В этом не было у попутчиков согласия. Зато многие сходились в одном: от тракторов пропахнет земля керосином и не будет родить хлеб!

Так и хотелось крикнуть маловерам: посмотрите вы на трактор на плакате! Прочитайте вы, что на плакате написано!

А в общем, хорошо, что я в спор не вступал. Все-таки детям этого делать не следует. Даже окончив начальную школу.

Но вот наконец мы на пристани. Здесь все пахло воблой. И сама она, золотистая, крепенькая, битком набитая в золотистые рогожные огромные мешки, которые стояли повсюду штабелями в дом высотой, и земля вся под булыжными мостовыми, и, казалось, небо цвета светлой голубой эмали, в котором плавилось солнце, — все здесь пахло воблой…

Мимо нас, хохоча и поругиваясь, пробежали здоровенные молодые мужики, почему-то накрывшись мучными мешками. В руках у них крючья, а за спиной, на широких ремнях, — деревяшки-полки. Это грузчики. Крючники. От билетной кассы мы отошли к забору, где скопилась огромная, истомленная духотой и зноем толпа пассажиров. Тут же изнемогал на солнце базарчик. Вдруг прибежали голосистые женщины в линялых платочках, с противнями, прикрытыми белоснежными тряпицами, и принялись нараспев, будто и с переплясом даже, расхваливать свой товар:

— Стерлядь! Сте-ерлядь, жа-ареная сте-ерлядь! А кому стерлядки?! А кому стерлядки?! Жареной стерлядки?! Налетай!

Мы налетели. Мама как зажмурилась, так уже больше и не открывала глаз, пока не прикончила свою порцию. Жареная стерлядь с пылу с жару, прямо с противня, действительно была необычайно вкусной. Необычайно. Впрочем, таким, как в детстве, ничто потом не бывает…

Двухпалубный красавец «Чичерин» должен был отойти вот-вот. Он стоял поодаль от гигантской деревянной баржи, ее высокие черные борта плакали смоляными слезами. Рядом с ней «Чичерин» выглядел барином, разодетым во все белое. Над верхней его палубой, в сверкании стекла и меди, я знал, жил самый счастливый и самый главный сейчас на свете человек — капитан.

Уже давно возле решетчатых деревянных ворот, что отгораживают пристань от дебаркадера, стояла неподвижно огромная толпа. Люди изнемогали от жары и тесноты. У всех сундучки, чемоданы, плетеные сундуки-корзины с привязанными к ним непременными жестяными чайниками, мешки, узлы, туго спеленутые одеяла с подушками…