Александр Малышкин - Сочинения в двух томах. Том 2

Комиссар тряс остервенело шофера за плечо.

— Ты чего же, в какую нечистую силу завез, чертова голова? К золотопогонникам ведь в лапы завез!

— А я знаю?.. — мычал шофер.

Комиссар встал во весь рост, бурно почесал под малахаем и брякнулся опять на сиденье.

— Гони обратно.

— Подождите, — сказал Михайлов.

Голос был напряженно-спокоен. Возился с папиросой, раскуривая. Комиссар искоса увидел в пламени кусок обветренной щеки: зрачок за ней напрягался мыслью, сухо, жестко, замкнуто.

— Ясно, что мы прокатили через стык двух частей. Возвращаться наугад нелепо. Надо ориентироваться. У вас там в сумке, в материалах, есть погоны.

Он нервно затянулся раз, словно не решаясь договорить.

— Вот… — он пригнулся вплотную, — шофера пристрелить, что он… Я умею править.

— Да нет! — рванулся от него комиссар, — так это, дуралтай…

— Сомневаюсь. Хотя пусть. Мое мнение — ехать на город и по нему определиться. Расположение частей мне известно наизусть, нужно только точку. По стыку же прорвемся назад. Давайте погоны.

Комиссар подумал и начал расстегивать походную сумку. Спец, встав на корточки, помогал, чиркал спички одну за другой. Пальцы на ветру не сгибались, с трудом вкалывали и застегивали английские булавки. Спец сухо рассмеялся.

— Совсем святки, даже с ряжеными.

Он перелез вперед и, отодвинув шофера, сел за руль. Вдруг комиссар почувствовал на себе в упор невидимый гнетущий взгляд.

— Товарищ комиссар, спец будет сидеть к вам затылком. Так что, если заподозрите малейшее… понимаете?

Комиссар отвалился, молчал.

Машина врезалась в ветер, неслась в словно переменившихся враз, искаженных пространствах. Будто вверх ногами повисла луна. Погоны на плечах ощущались чуждо, стыдно, в каком-то ехидном смешке. Комиссар не выдержал и пустил тихонько матерном.

— …Святки!..

…Мчались в аллее бесконечных тумб, освещенных издалека как бы зеленовато-тусклым солнцем. Выдвинулись угрюмые предместья, проплывая унылыми потухшими громадами казарм, заборами, керосиновыми фонарями, сгорбившимися в безлюдной недоброй дремоте. Сквозь кварталы уже разворачивался вблизи большой город, досылал прибойный гул.

Спец на ходу затормозил, обернул обеспокоенное лицо.

— А про горючее забыли? На обратный ведь не хватит, а?

Комиссар заморгал. Конечно, не хватит, занесло черт знает куда… В голову полезло самое отчаянное, самое фантастическое: схитриться украсть, отбить где-нибудь силой?.. Вдруг в глазах все перевернулось, хлынуло оглушительным потопом, поехали высочайшие, до самого неба, этажи, окна горели тоже до самого неба, бушевало море столбов, проволок, экипажей, человечьих голов. Из огненного крутева лезли глаза спеца — веселые, пьяные, как будто рехнувшиеся…

— Риск? А, комиссар?..

И ринуло в самую кипучую коловерть, загрузло там, стиснутое с обеих сторон, куда-то мчало, сломя голову, прострельнуло под самым носом у трамвая, через ливень вывесок, пролеток, шарахающихся пешеходов, неожиданно осадило перед сияющим десятиэтажным рестораном.

Спец спрыгнул, подбежав, прошипел на ухо:

— Товарищ комиссар, в нашем положении безопасен только риск… Сейчас пройдем наверх. За горючее ручаюсь… Помните, что — я ваш для поручений, поручик Шевалье.

Сияющие двери сами распахнулись. Спец почтительно пропустил комиссара вперед, держа под козырек, звякнул шпорами и, войдя, повелительно крикнул:

— Кабинет полковнику Муранцову!

…Сразу будто глуше и почтительнее зазвучал шорох сходящих и восходящих по баллюстрадным аллеям лестниц — визиток, френчей, воланов шелковья. В общем зале будто тысячью ковров накрыло океанное звяканье, гул и гам. Отрывали от тарелок, от бокалов, от голых ожемчуженных шей глаза, таращили вверх, в матовое марево люстр, в открытые там ниши кабинетов бельэтажа, куда проследовал гроза и власть края, полковник Муранцов. Лакеи благоговейно бежали, рассыпаясь веером по коридору, воздвигали там в кабинете что-то волшебное из хрусталя, фруктов, блистающих ножей и вилок и золотистых вин. Лакеи только краем глаза дерзали взглянуть на полковника Муранцова, который, расставив в толстых кожаных штанах кряжистые ноги и заложив руки за спину, моргал в пространство белыми навыкат глазами, — казалось, полковник искал повода озвереть. Музыканты, не в очередь оторванные от бутербродов и чая, уже гудели и нащипывали струны, настраивая. И вот грянула здравица величественной ниагарой через интимнейшие коридоры, ниши, залы — здравица полковнику Муранцову!