Дмитрий Ерёмин - Глыбухинский леший

Напуганная грохотом собака отскочила прочь и, громко скуля, с поджатым хвостом, побежала к сараю и юркнула в конуру…

— Надо было спустить не эту чертову стерву, а Цыгана, — говорила Елена мужу, после того как несчастная сука была еще раз беспощадно бита, вновь посажена на пень и лишена еды на весь день. — Тот бы все сделал, как надо.

— И зря! — недовольно заметил Яков.

— Что зря?

— А это, насчет Цыгана. Ну, искусал бы… может, до смерти. А что нам было бы за это, тебе и мне, знаешь?

— Мы-то при чем? — удивилась Елена. — Цыган, мол, сорвался с цепи — и все! Не мы виноваты.

— В этом и виноваты, что пес сорвался с цепи. Суд — он вину найдет. Дура ты, дура! Придумала тоже.

— Придумай лучше, коль так! — разозлилась Елена. — Старик живет у нас третий день, за всем успел досмотреть. Ничего от черта не скрылось. Хоть вроде бы и слепой да тихонький, а все видит. Теперь, чего ни несешь, все на его глазах. Похоже, узнал и про лося. Вчера спросил: «С чего это от вас, что ни день, духовито вареной лосятиной тянет? Знать, не только шкуру Яков-то там нашел? Ох, зря вы… ох, зря!» Вот и смотри, как тут быть.

День спустя, во время обеда, она сказала Якову:

— Старик чего-то все возле реки гоношится, язишек ловит. Отчего на озеро не идет? Ты ему посоветовал бы. На озере, мол, немыслимо с карасями. Бывало, он там ловил.

Яков неодобрительно взглянул на бабу:

— Опять за свое?

— А что?

— А то, что озеро это… на то и зовется Черным!

— Так то от цвета воды.

— Было от цвета, теперь от беса. К нему и шагнуть нельзя.

— А я об чем говорю?

Елена зло, как на несмышленого дурачка, взглянула на мужа, резко отодвинула миску с куском лосятины, шепотом досказала:

— К бесу старого, к бесу! Пускай потонет.

Когда-то Черное озеро было большим, глубоким. Потом, лет сто назад, появилась Глыбуха, и мужики, обстраиваясь, стали то на избы и разные службы, то на дрова в холодные зимы сводить вокруг деревни один за другим боры и крупные дерева. На несколько верст постепенно пошло одно чернолесье, кустарники да ольха. Озеро стало мелеть, затягиваться травой. Тощенькие березки, осинки да елочки все еще изредка прорастали на этой траве, медленно ползущей от берега к середине озера, тянулись к ясному солнцу, валились от ветра, гнили. А чаруса, зеленое шелковистое одеяло болотной травы, с годами все дальше ползла по темной воде, все плотнее обкладывала озеро со всех сторон.

Добраться по этому живому мокрому одеялу до чистой воды делалось все опаснее и труднее. Под тяжестью человека оно прогибалось и колыхалось, а ближе к воде — рвалось.

Всего три года назад Яков не без опаски, но все же ловил здесь сплетенными из ивы «мордами» двухфунтовых карасей. Теперь об этом нечего было и думать: шагнешь — и ухнешь в предательскую чарусу. Сам станешь кормом для разной нечисти. Поэтому, поняв смысл сказанной Еленой шепотом фразы, Яков не сразу сообразил, что ответить, только хрипло проговорил:

— Ты, видно, сдурела?

Ему представилось, как старик с ходу ухнет в трясину, станет барахтаться там в вонючем, грязном «окошке» среди зеленого одеяла травы, как безнадежно будет цепляться слабыми худенькими руками за тонкие, похожие на зеленых длинных червей травинки, а потом вдруг крикнет в последний раз и уйдет с головой в ледяную, рыжую воду. Минет минута, чаруса сомкнется — и все вокруг станет по-прежнему ярко-зеленым и неподвижным, будто и не было никого…

— Чаруса такая, что и его не выдержит! — добавил он глухо.

— А и пускай! — Елена сердито свела к переносью темные брови. — Свое он прожил. А лучше, что ходит да выглядывает, соображает, как мы живем? Лишний глаз ни к чему.

Чтобы успокоить Якова, она добавила:

— Да может, и не потонет. Старик он, чай, тоже не без ума. Легонький. Выплывет, если что.

«Может, и выплывет, — весь этот день раздумывал Яков. — А вернее всего, что на ту чарусу и не полезет: дед, верно, не без ума. Как встанет на бесову эту трясину, сообразит».

Здравая мысль успокоила мужика, и он, понуждаемый настойчивой бабой, после одного из таких разговоров с ней, будто нечаянно оказавшись возле зуевской избы, где тепло одетый старик любил посидеть на скрипучем крылечке, словно бы между прочим посоветовал:

— А чего ты, дед, на озеро не сходишь? Карасей там — во! Не речным малявкам чета. С лопату! Жирные да сахарные, страсть! Пока холодов-то нет, сходил бы, проведал.

— Ужо схожу, погоди, — согласился Онисим. — Они у меня в плане еще с совхоза. На это дело мне Витька из городу вон, что привез.