Олег Михайлов - Час разлуки

Телефон в их квартире трещал, не умолкая, как только они вынули его назавтра из холодильника. Звонили подруги, прося ее встретиться для последнего объяснения с Борисом. Сам Борис уже дежурил с утра «на «Жигулях» за углом дома.

— Нет! — повторяла Алена в трубку. — Я же сказала — нет! Я все ему написала из Сочи…

И опять Алексей ловил себя на том, что в решающие часы сражения — сражения за Алену, — вел себя так, словно исход его был для него безразличен. Бесконечная усталость, вялость мышц и сознания подавили его. Самому подходить на звонки и пресекать просьбы? Незаметно разъединить телефонный шнур? Но он не сделал и этого. Под вечер кто-то настойчиво трезвонил: десять раз, пятнадцать, двадцать… Алексей взял трубку. Это была Царева.

— Скажите вы Алене, что так расставаться неудобно… Надо объясниться по-человечески, а не прятаться, — убеждала она.

И он передал Алене трубку, ушел к себе. Она вошла осторожно и вернула Алексея из его невеселых размышлений.

— Ты не сердись на меня, Алеша. Но мне, правда, придется выйти на десять минут. Я все объясню и вернусь…

Она стояла уже одетая — в новенькое серое пальто, чуть приталенное, самого модного фасона.

— Не буду же я тебя запирать, — устало сказал он.

Алена появилась ровно в половине второго. «Обычное время», — горько отметил он, отпирая дверь. Снял с нее пальто, прошел в кухню.

— Что ж ты все молчком да молчком, — улыбнулась она.

Алексей отвечал голосом дрожащим и жалким:

— Я так больше не могу. Сил моих нет. Выбирай: или я, или он…

Лишь секунду помедлив, она решила:

— Тогда он!

— И уходи поскорей. Не могу тебя я видеть…

Алена пожала плечами:

— Разреши уж мне переночевать. На улице дождь, а Боря уехал.

Он, не отвечая, прошел к себе. Не спалось. Посидел, разложил старые записи о Суворове, — не подходил к столу два месяца. Открыл пишущую машинку и вспомнил, что чистая бумага в комнате у Алены. И, войдя к ней без стука, убежденный, что она давно уже спит, вдруг увидел ее в темноте с телефонной трубкой, доборматывающей какие-то фразы. Сообщала, что все решилось — и окончательно в е г о пользу…

— Не пугайся, — как можно мягче сказал он. — Я не к тебе.

Взял с подоконника пачку, вернулся к машинке, но работать не мог. Какая работа! Так, полежал на тахте до утра, громко зевая, как это делал Мудрейший.

Знакомая художница из Дома моделей говорила об Алене:

— До чего была хорошенькая! Но и до чего легкомысленная!

А почему, сам не ведая того, он тянулся к «легкомысленным»? В них его волновала женская дерзость, утробная сущность, не искаженная культурой, воспитанием, дипломами. В Алене эта сущность таилась до времени туго сдавленной пружиной. Зажатая прежней подвальной жизнью, Алена готова была совершенно внезапно, с дерзким недуманьем распрямиться, совершить поступок неожиданный для всех, в том числе и для самой себя.

— Я с самого начала нашей жизни искала кого-то другого! Ты не сумел поразить меня… — выговаривала она Алексею наутро, уже собрав чемоданы. — А женщину необходимо поразить, удивить. Может быть, не сразу. Учти это на будущее. Знаешь, у меня было знакомство с одним югославом. С первого взгляда он мне страшно не понравился. И представь, через три часа я уже думала: неужели я его не знала раньше? Откуда он взялся? Мы провели с ним только тридцать шесть часов, но это были прекрасные часы…

Наивность, с которой она вываливала все это е м у, еще раз подтверждала ее природную, вернее первородную, женскую дерзость — от недуманья.

Алексей глядел на нее со страхом, чувствуя, как ее слова отбивают что-то внутри — намертво, навсегда. Он донес до лифта три тяжеленных чемодана и сказал:

— Что ж, твой-то не мог подняться, помочь тебе? Или меня боится? Заставляет тебя таскать такую тяжесть…

Сразу после ухода Алены позвонила Царева.

— Ну, вы довольны, Алексей? — спросила она. — Они объяснились? Дайте-ка мне ее на минутку…

— Алене теперь надо звонить не по этому телефону, — тихо ответил он.

На другом конце провода замолчали. Потом раздалось звонкое ругательство. И тут же, не разъединяя их с Царевой, послышался голос Мудрейшего:

— Аленька… Совсем ты меня забыл… А ведь сегодня по телевизору «Спартак» показывают… Я к тебе приеду, ладно?

— Приезжай, папа! — быстро ответил Алексей, слушая, что же еще скажет Царева, чем обнадежит его.

Но их было уже только двое: два одиноких — отец и сын.

Казалось, не будет, не может быть износу ни Мудрейшему, ни его голосу. Казалось, это будет продолжатся вечно — бесконечные сольные концерты, прерываемые лишь короткими походами в кафе «Момент», где он съедал два полных обеда.