Юлиан Семенов - Горение

– Коли вы скажете, где намерены произвести акт, – задумчиво сказал Антон, – тогда и я отвечу на ваш вопрос.

– Хорошо, – после долгой паузы откликнулся Карпович. – Акт будет поставлен на улицах, во время проезда царского кортежа к порту.

– Они же придут сюда на «Штандарте», – удивился Антон. – Они и в городе-то вряд ли появятся.

– Они приедут сюда по чугунке, – сказал Карпович. – Вот в чем дело, товарищ Антон.

– Информация надежна?

– Вполне.

– В таком случае я скажу, что мы ставим акт на царском фрегате. Наш человек застрелит царя на борту.

– Я могу с ним увидеться?

– А я смогу увидеться с тем, кто будет казнить императора на ревельских улицах?

– Можете, – ответил Карпович. – Я один из них. «Антон» взглянул на собеседника своими ясными, детскими, сияющими глазами, вздохнул:

– Чем будет работать товарищ? Бомба или револьвер?

– Револьвер.

– Это рискованно. Оружие могут выбить из рук, особенно если акт приурочен к обходу строя. Надежнее обмотать себя динамитом, полная гарантия успеха.

– На военном корабле динамит не спрячешь, товарищ Вадим. И шнуры тоже, нереально.

– Револьвер опробован?

– Да.

– Я оставлю вам свой адрес, товарищ Антон. Если человек, взявший на себя счастье покончить с тираном, появится в городе – найдите меня, хорошо?

– Я сделаю это.

Азеф выслушал Карповича, гуляя по ночному Ревелю; когда тот кончил, сыграл рассеянность; он не должен помнить всего, что ему рассказал адъютант; в случае удачи максималистов он будет в стороне:

– Прости, я задумался о своем, все пропустил мимо ушей… Пусть молодежь делает, что хочет, я ставлю на боевую организацию, пойдем встречать наших: я отправил телеграмму, они должны приехать вечерним поездом.

Никто конечно же не приехал, поскольку боевики получили сообщение Азефа за десять минут перед отправлением поезда в Ревель и за час перед тем, как из Петербурга вышел царский состав. Поэтому путешествие на «чугунке» прошло спокойно; в Ревель Герасимов привез с собой двести филеров; сто человек обеспечила местная охранка; армия выстроила шпалеры солдат по дорогам следования августейшей семьи; вся ревельская полиция была на улицах, сдерживая спинами жаркую толпу зевак; мальчики и девочки, одетые в белые платья, махали трехцветными флажками; хористы рвали горло, исполняя «Властный державный»; когда государь ступил на борт катера, Герасимов облегченно вздохнул: конец – делу венец, на море царя никто не достанет.

С этим он отправился в отель и провалился в сон, тяжелый и какой-то душный; проснулся в ужасе: увидел государя голым, к болезни; бросился в ванную комнату, пустил воду, смыл дурь с кончиков пальцев; в эту примету верил свято, – если после пригрезившегося кошмара смыть кончики пальцев водой, сон не сделается явью, сколько раз так бывало и всегда кончалось добром…

Вернувшись в широкую двуспальную кровать, тяжело затянулся папиросой, подумав: «Был бы Столыпин покрепче, не стал бы я пальцы водою смывать, да здравствует республика и ее создатель Александр Герасимов!»

А между тем директор департамента полиции Максимилиан Иванович Трусевич, поселившийся в «штабной» гостинице вместе с «тихоней» – товарищем министра внутренних дел Александром Александровичем Макаровым (старый друг Петра Аркадьевича – еще с тех пор, как Столыпин был саратовским губернатором, а он, Макаров, председателем судебной палаты, поэтому и тащил за собою повсюду), генералом Курловым (змей, грязный человек, навязан департаменту, пользуется поддержкой дворцового коменданта Дедюлина), получив в руки депешу, залитую сургучом, «строго секретно, вручить лично», отправился к себе в номер, сломал сургуч, достал сводку наружного наблюдения, поставленного им за Герасимовым (без занесения в делопроизводство; работали свои, самые доверенные люди) и углубился в чтение.

Из пяти страниц, написанных убористым почерком от руки (машинке такое не доверишь, у Герасимова всюду свои люди, не исключено, что и в стенографическом бюро департамента кого заагентурил), Трусевич подчеркнул лишь несколько строк: « Сероглазый» (так филеры обозначили Герасимова) в 13.32 зашел в кафе и занял столик в глубине зала. В 13.40 к нему присел «Урод» (так был обозначен Азеф). В течение двадцати пяти минут они, заказав две чашки кофе со сливками, беседовали о чем-то; ввиду указания «не пугать», попыток прослушать собеседование не предпринималось.

В 14.05 «Урод» вышел из кафе и, взяв пролетку, отправился в центр города.