Николай Самохин - Рассказы о прежней жизни [сборник litres]

Мать, уязвленная Витиной изменой, слушала молча.

Тоська и вовсе не вышла из комнаты.

С Витей они столкнулись только в воскресенье.

Днем Тоська окучивала в огороде картошку. Витя вышел из дому, перелез через плетень и направился к ней. Тоська заметила его краем глаза, ожесточеннее замахала тяпкой. Витя подошел, остановил ее, схватившись за черенок тяпки.

Снова они стояли друг против друга. Тоська напряглась, вытянулась в струнку. В платочке до бровей, с полными, шелушащимися от жары губами, с нарисованными огородной пылью темными кругами у глаз – была она сумасшедше красива. Витя – в белой майке с короткими рукавами, в широких помочах, поддерживающих галифе, худой и небритый – выглядел мрачно.

– Ну? – спросила Тоська. – Так и будем стоять? Мне работать надо – вон еще какой загон впереди.

– Выходи за меня замуж, – сказал Витя.

– Здравствуйте! – Тоська даже тяпку выпустила. – Твоя артистка-то, наверное, еще до Ленинграда не доехала. Смотри – вернется.

– Ты мне жизнь поломала, – сказал Витя.

– Я?! Тебе?! – изумилась Тоська. – Вот это новость! Когда же успела-то, Витенька?

– Тоська! – Он вспыхнул, услышав в голосе ее насмешку. – Последний раз спрашиваю – пойдешь?

– Не знаю, не знаю, зайдите завтра, – произнесла Тоська фразу, подслушанную у начальника гаража.

Витя скрипнул зубами и полез через плетень…

Вечером с Тоськой случилась истерика. Она билась на кровати в рыданиях, выкрикивая, что молодость проходит, что никому она не нужна, на черта ей эта красота, на черта жизнь такая – лучше утопиться.

– Да что ж ты бесишься-то! – говорила расстроенная мать. – Или я тебя держу? За ногу привязываю? Вон, погляди, Петька Дашкевич какой парень…

– Нужен мне молокосос! – отвечала Тоська.

– Ну, дак взяла бы Виктора простила. Семеновна седни опять заходила – плакалась: переживает он, говорит, шибко, кается.

– Нужен мне женатик!

– Где ж я тебе других-то возьму? – тоже кричала мать. – В печке испеку?!

Майор Витя исковеркал свою судьбу – так дружно решили на улице. Он устроился служить в милицию и попросил назначения куда-то в Горную Шорию – начальником райотдела. Накануне отъезда Витя в два дня женился на шалопутной Верке и увез ее с собой, ополоумевшую от счастья.

Тоська осенью поступила в вечернюю школу.

Клавдия Федоровна достает из портфеля стопку синих тетрадей и низко склоняется над ними.

– Митя Агарков!

Я встаю.

– Я поставила тебе четверку, Митя, – говорит Клавдия Федоровна. – Ты опять написал слово «любовь» без мягкого знака.

Вагон наш был уже полный под завязку, а в дверь все лезли и лезли с чемоданами, с мешками, с орущими ребятишками.

– Что за проклятый вагон! – сказал Женька. – Прямо как в разруху.

– Тринадцатый, – ответил Алексеич. – Дополнительный.

Объявили, что до отхода поезда остается две минуты. Я опустил оконное стекло и, обдирая локти, полез наружу.

– Решит брючишки, вражий сын! – ахнула мама.

Они с Кручинихой стояли на перроне, в одинаково подвязанных платочках, и щурили глаза, стараясь разглядеть нас за мутным стеклом.

Настасья Филипповна сразу же вцепилась в мой рукав и запричитала:

– Митенька, уж вы там вместе, родной. Доглядывай за ней, ради Христа. Только с тобой и отпускаю.

Во мне вдруг шевельнулась досада на эту женщину, всегда испуганную и глуповатую, но я сдержался и бойко сказал:

– Есть, тетя Настя! Глаз сводить не буду.

И смутился, представив, что мать и Кручиниха подумали о втором смысле этих нечаянных слов.

Полинка протиснулась в тамбур и махала мне рукой: трогаемся. Я подставил матери щеку и, на ходу ловя ее «Пиши, вражий сын!», схватился за поручни.

Тамбур скоро очистился, и мы с Полинкой остались одни.

Тогда она хитро посмотрела на меня:

– А раньше сводил?

– Чего?

– Глаза.

Ага. Запомнила.

– Вот что, Кручинина, – пробормотал я. – Слышала материнский наказ? Допустим, мне чихать на тебя, но с меня спросят.

– Митенька, – дурашливо пропела она. – Ты – надежда, ты – опора, ты – скала…

– Поля! – сказал я.

– Ох, Митенька, я серьезно.

Выглянул Алексеич и скомандовал:

– Дети, в купе!

Женька разложил уже на второй полке хлеб, колбасу, откупорил две бутылки пива.

– Будем обмывать товарищество, – сказал Алексеич.

Ужасно он предупредительный. Подсадил Полинку на полку, пододвинул бутерброд, разостлал газету. Потом налил всем пива и провозгласил первый тост: