Николай Олейник - Жилюки

О, Степан помнит этих хищников! Не раз приходилось вот так лежать еще там, на полях Испании, в далекой Испании. Они не выпустят жертвы, эти стервятники, им понятен только один язык — огонь. Их из винтовки не достать, их бы встретить из крупнокалиберного. Да где его возьмешь?

Под машиной раздался металлический треск, резко запахло бензином, и вся полуторка окуталась черным дымом.

— Товарищ Жилюк! Вы не ранены? — спрашивал один из охранников, подбегая к Степану. — Степан Андронович! Вы живы? Товарищ…

Жилюк медленно поднялся. Встали и остальные. Все с удивлением смотрели на него. Степан понимал их. Однако ни их взгляды, ни чувства уже не в состоянии были что-либо изменить. Конечно, он бы успел еще сбросить эти сундуки и ящики на землю, но куда девать их потом? На плечах не понесешь, на дороге — даже при охране — не оставишь, а на транспорт никакой надежды.

И все же он не выдержал, бросился к горящему кузову. За ним охранники.

— Эй, вы там… вашу мать… чего копаетесь? — услышали они резкий голос за своей спиной.

Оглянулись. На обочине, рокоча мотором, стоял мотоциклист.

— Слепые вы, что ли? Вон, — кивнул он на поля, — десант!

Бросив эти слова, мотоциклист помчался к колонне военных, к подводам.

В небе густо вспыхивали белесые облачка парашютов, маленькие фигурки людей, висевшие под ними, медленно опускались на землю. Десантники приземлялись неподалеку, сверху, на лету, кропили землю свинцом. Там, где они приземлялись, разгоралась перестрелка. Видимо, туда подоспели местные отряды истребительных батальонов.

Степан понял, что это и есть тот самый «крайний случай», когда надо уничтожить все документы.

— Сжечь! Все в огонь! — крикнул он охранникам.

Ударили приклады в начавшие гореть ящики и сундуки, полетели в огонь папки и разбитые в щепы деревянные обломки. Пламя с ревом и остервенением пожирало все, словно старалось помочь Степану.

Когда все сгорело дотла, послышалось какое-то неясное, но грозное гуденье мощных моторов, а вскоре на небольшой возвышенности, по которой вилась дорога, показались танки. «Поторопились сжечь, — мысленно упрекнул себя Степан. — Ведь упросил бы танкистов, они бы выручили».

Поравнявшись с колонной военных, танки остановились. Жилюк обрадовался, что раненым будет оказана помощь, а фашистским воздушным десантникам теперь крышка. Танки как следует прочешут всю местность. Жилюк даже не мог сразу понять, зачем танки открыли такой бешеный пулеметный огонь, но когда раненые бойцы начали падать, скошенные пулеметными очередями, когда до него донеслись предсмертные крики людей, тогда только он понял весь ужас случившегося…

После того, первого посещения немцы в селе довольно долго не показывались. Они словно забыли и ту встречу, которую им оказали глушане, и проводы, и исчезнувшего солдата. Кругом, в соседних селах, они чинили разбой — жгли, грабили, стреляли и вешали, — а Глуша стояла, словно откупилась от душегубов своей первой жертвой и первыми пожарами. Стояла, как завороженная от бед, как забытая, словно дороги к ней позарастали. По утрам, как в далекие мирные дни, над Глушей вились сизоватые дымки, протяжным скрипом перекликались колодезные журавли, позвякивали ведра, глухо стучали о колодезный сруб тяжелые дубовые кадки, а по вечерам на болотах слышалась неистовая музыка лягушек.

— Ох, не забыли они нас, не забыли, душегубы! — поговаривали глушане, с опаской провожая эшелоны чужих самолетов, что изо дня в день плыли и плыли на восток.

Говорили, прислушиваясь ко всему, что творилось в мире, и исподволь, с оглядкой и размышлениями, возвращались к хозяйствованию. Как бы там ни было, а не пропадать же добру. Рожь какая! А ячмень! Кто ж их растил? Этими вот руками и пахалось, и сеялось. Так зачем же труду пропадать?.. И тянулись крестьянские сердца к хлебам. Жали, косили, как только могли, таскали готовые уже полукопны в свои дворы, обмолачивали, а солому с досадой отвозили назад в поле, там жгли, чтобы не видно было, кто сколько взял. А как же! Они знают цену насущному. Помнят и голод, и экзекуции. Еще не успели отвыкнуть, не забылось, чем оно пахнет, бесхлебье.

Приковылял и Андрон к своему двору. Не хозяйничать, нет, пусть оно теперь все пропадет, пришел просто посмотреть. Живет он теперь — там же и Софья с малышом, и Андрей (Яринка в лесу со стадом) — в бывшем имении, занимает просторную комнату, в которой, правда, ни койки, ни скамьи, ничего нет. А если подумать, то и зачем теперь это добро? Не сегодня завтра снова налетят эти антихристы, рано или поздно, холера б их побрала, все равно идти в пущу. А туда много не возьмешь. Хорошо хоть коровушек отогнали туда, — черта лысого найдут их швабы. Оно, конечно, не помешало бы и одежду кое-какую прихватить, которая потеплее, потому что эта песня, видно, надолго… Впрочем, поживем — увидим.