Николай Олейник - Жилюки

Утро принесло неизвестность. Глушане ждали бури, а вместо этого легонький ветерок ласкал их загрубелые в работе и горе лица, нежно овевал разгоряченные последними событиями души. Он дул с юга, с волынских и подольских невысоких холмов, и нес с собой запахи сенокоса, далеких жатв… Под его неслышными вздохами задумчиво покачивались высокие стены за Припятью, тихо и грустно шелестели пожелтевшие травы…

Не прошло и дня, а все вели себя так, словно бы ничего и не случилось. Словно не было этих драк, криков, суеты… Медленно похаживали на лугу аисты, стайками трепетали в небе голуби. И только люди, эти отчаяннейшие из отчаяннейших существ на земле, только они настороженно поглядывали на дорогу. Но вскоре привыкли к своей тревоге. А когда по селу прошел слух, что солтыс вернулся ни с чем, то есть один, без полиции, то и совсем отлегло от сердца. Впрочем, и это было не все, — причудлива же твоя воля, судьба! В полдень после посещения солтысом поместья по Глуше прошел слух, что управляющий согласен на три злотых. Правда, без приварка.

— А черт с ним, с его приварком, — обсуждали крестьяне новость.

— Обойдемся. Только бы хорошо платил.

— Постановим так: днем — косьба, вечером — плата.

— Ага. Иначе не соглашаться.

Притихшее было село зашевелилось. Зазвонило косами, запело брусками.

— Ну как, идем?

— А чего ж?! Три злотых! Какого еще лешего?

— Выходит, наша взяла?

— А как же! Гуртом не только отца, но и панов лучше бить.

— Я же говорил… холера ясная!

— Как бы они нам боком, эти злотые, не вылезли, — сомневался Судник.

— Ты, Адам, помолчи. Не тревожь людей. Знай свою грыжу… Волков бояться — в лес не ходить. Сидели бы вот так, как ты, дулю с маком нюхали бы. А это же три злотых! Холера бы его взяла…

Проца все еще не было, — видно, скрывался. Учительница, хоть ее и настораживало такое поведение местной власти, поддерживала крестьян. Иначе не могло и быть: боролись — отвоевали. Другое дело, что и теперь надо быть готовым ко всему. И она сделает все, пока есть сила, пока есть возможность уберечь их от худшего.

На следующий день, когда глушане наконец вышли на сенокос, Совинская поспешила к солтысу.

— Пан Хаевич, — начала она, поздоровавшись (солтыс поднял на нее исцарапанное, с большим синяком под глазом лицо), — у меня есть одна важная мысль. У меня в классе тридцать семь мальчиков. Думаю, они пригодились бы теперь пану управляющему…

— А вы соберете их? — буркнул Хаевич.

— Ну пусть не всех… меня они послушают.

— Не сомневаюсь. Думаю, не только они, — взглянул многозначительно.

— Не понимаю, пан Хаевич, — невинно спросила она, — что вы имеете в виду?

— Вам лучше знать, пани учительница. — Он сделал ударение на последнем слове и тут же осекся, словно что-то сообразив. — Конечно, конечно… Ваша мысль весьма кстати… Буду рад… И непременно оповещу вашего инспектора, дорогая пани Софья. — Даже улыбнулся ей деланно, болезненно, и Софья решила воспользоваться этим случаем.

— Все-таки, пан Хаевич, — надула Софья малиновые губки, — что вы имели в виду?

— Ох, пани Софья, пани Софья! — Хаевич вышел из-за стола, заметно прихрамывая.

— Пан хромает?! — взволновалась Совинская.

— Пустяки! — махнул он рукой. — Небольшая царапина. Постович вон вторые сутки не ест… Говорить не может, так схватил за горло Проц, этот лайдак. Пся крев! — выругался солтыс. — Попадись он мне!

— Думаю, вы еще с ним поквитаетесь… Но, пан Хаевич, что вы хотели сказать?

— Ничего, дорогая… Извините, мы скоро друг другу перестанем верить… Но прошу вас, меньше знайтесь с этими хлопами. Зачем вам эти представления? Сборища?

«Только и всего?! — радовалась Софья. — Хорошо, если только это!»

— Но я же учительница, пан солтыс. Я должна знать… как живет… чем даже дышит эта мужичня.

— Согласен. Однако вы больше бываете у них, чем у нас. Вы могли бы оказывать нам куда более существенную помощь, пани Совинская.

— В чем именно?

— Будто вам не известно, что в селе существует подпольная коммунистическая ячейка.

— Впервые слышу, пан солтыс.

— Не будьте наивной. А эти листовки — откуда они взялись, а? Думаете, это так себе, случайность? Да и стачка… Я уверен — это их работа.

— И что же, вы… простите им? — спросила она обиженным тоном.

Хаевич подступил к ней почти вплотную, — Софья только теперь почувствовала, что от него пахнет водкой, — крепко взял ее за плечи.

— А вы… что бы вы сделали? Сейчас, теперь… Когда сенокос, жатва… Что вы посоветуете, пани учительница? Пацификацию [7] Усмирение, наказание за неподчинение. ?! Дураков нет! Сразу же пойдут дымом и наши жилища и наше добро. Нет, мы их по одному, — он схватил рукой воздух, словно взял кого-то за горло, — по одному — слышите? — выловим, а тогда всех. Под корень, пся крев! — Глаза его налились кровью, руки дрожали.