Николай Олейник - Жилюки

Стоял у простенка, курил, жадно вслушиваясь в предвечерний гомон. Однако не людская суета манила его, было там другое, более привлекательное, к чему он мысленно тянулся душой. Недавно на подворье хозяйства, расположенного за каменным забором, повесили громкоговоритель. Обрывки передач при тихой, безветренной погоде доносились и сюда, к могильному царству, и Павел жил этими минутами, когда удавалось таким образом о чем-то узнать. Удавалось это не всегда, со склепа радио не прослушивалось, потому, тайком пробираясь в Мирославино жилище, он замирал, затаив дыхание, прислушивался, чтобы не пропустить ни звука. В особенности, когда передавали последние известия. Все остальное интересовало мало, не приносило удовлетворения, зато каждая весть оттуда, с Запада, тем более о каких-то расхождениях между союзниками после войны, вызывала душевный трепет, вселяла надежду. Таким было сообщение об убийстве в Бескидах Кароля Сверчевского, польского национального героя, совсем недавнее, кажется, позапрошлогоднее; убийство засвидетельствовало наличие их прежнего националистического движения, потому что расправились с красным генералом хотя и бывшие, но все же его, Павла, сообщники…

Стало быть, мир бурлит, и еще неизвестно, что из этого водоворота возникнет, что родится. Советы истощены войной, народ устал, вторую такую не выдержит. Важно лишь начать.

Возле двора остановилась машина, Павел насторожился. В любой миг сюда могут прийти, в особенности теперь, когда появился и бродит где-то поблизости Чарнецкий. Однако двое мужчин, вышедшие из машины, не проявили ни малейшего интереса к избушке у старой каменной стены. Очевидно, это были водитель и его пассажир, потому что тот, первый, сразу поднял капот, начал возиться в моторе, а другой стоял, от нечего делать тоже заглядывал туда, хотя, наверное, ничего в том не смыслил.

Видимо, водителю все-таки чего-то не хватало, потому что вскоре он спрыгнул с подножки, начал посматривать на дома и, недолго раздумывая, направился во двор. Павел шмыгнул в сенцы — там, за перегородками и разным домашним хламом, у него было еще одно укрытие — и притаился. Водитель подошел, постучал в дверь, подергал ее. Звук этот громом откликался в голове, в сердце Павла. Собственно, не столько сам стук, сколько присутствие незнакомого человека. Кто знает, что у него на уме. Может, это разведка, легальный приход, чтобы изучить обстановку, рассмотреть входы и выходы на тот случай, если придется действовать, то есть брать его, Павла Жилюка, который по доброй воле не хочет прийти с повинной. Поди-ка знай их намерение!

На всякий случай Павел приготовил пистолет, притаился, весь превратился в слух. Нет, он так не дастся! Не позволит взять себя, будто загнанного зайца. Погибать — так с музыкой! На какой-то миг ему даже захотелось потягаться с судьбой, наделать шума — пусть хоть поговорят потом! — и он потихоньку вылез из укрытия, на цыпочках подкрался к окну. Но человека уже не было, он в этот момент закрывал калитку. Чувство досады охватило Павла, внезапно ему и в самом деле захотелось какого-то поединка, чтобы увериться в своих силах, в себе, убедиться, что он живет, живой, на что-то еще способный. Но волна схлынула, Павел сплюнул со зла, ругнулся, подержал на ладони оружие, будто взвешивал его, и положил в карман вытертого, посеревшего от пыли галифе.

Машина отъехала, пора было возвращаться в склеп, где безопаснее, однако Павел не торопился.

Что же радио? Время последних известий прошло, следующий выпуск будет только через два часа… На глаза ему попала газета — небольшая, двухполосная, — Павел впился в нее взглядом. «Орган политотдела МТС». Холера ясная! Они, Советы, все-таки прочно оседают в этих краях… О! «Гости из Подмосковья». Русские гостят у полещуков. Пускай у себя, на своих землях наводят порядок, а здесь и без них освятится… Но — постой! «…Председатель исполкома районного Совета… Степан Жилюк принял делегацию…» Читал — и злость, и зависть разрывали душу. «Принял делегацию»! Подумать только! Будто маршалок сейма или еще какая важная птица!..

Заметка не на шутку разволновала Павла, он отбросил газету, прошелся туда-сюда, на какое-то время словно забыв об опасности. Значит, все идет — будто так здесь всегда и было. А ведь было, было! Тогда же, до войны, кажется, были уже колхозы и в Песочном, и в Залесье, и в Вербках… Вот когда нужно было душить. А ныне… Что ныне? На собственные силы полагаться нечего, из года в год их становится все меньше, а те, оттуда, почему-то, вишь, молчат. И война не так их изнурила, однако не торопятся, предпочитают возложить все на таких вот… как Чарнецкий, как, в конечном счете, он, Павел. А какие это силы? Какая у него, к примеру, вот сейчас сила? Руки и пистолет. Нет ни командиров, ни армии. Ни Лебедя, ни Савура, ни даже меньших, здешних вожаков…