Николай Олейник - Жилюки

Поручик подошел ближе.

— А ну, встань к свету, — потребовал он, и Павел вышел на середину комнаты.

— Говоришь, из Глуши?

— Да, из Великой Глуши.

— Кому принадлежали ее земли?

— Графу Чарнецкому, прошу пана.

Офицер еще раз пристально посмотрел Павлу в лицо.

— Как зовешься? Фамилия?

— Жилюк. Павло Жилюк.

— Это из каких же? Не из тех, которые против моего отца, графа Чарнецкого, бунтовали?

Павел с удивлением посмотрел на поручика.

— У тебя, кажется, брат есть?

— Да.

— Коммунист?

Павел молча пожал плечами и внимательно посмотрел на офицера. Неужели это он, сын графа, как, бишь, его? Юзек, кажется, что ли? Приезжал, говорили, из самой Варшавы, устраивал развлечения… Наверное он, другого у графа не было.

— Почему молчишь? Где он сейчас?

— Разве я знаю? — спокойно ответил Павел. — Наши пути разошлись. Если вы знаете о нем, значит, должны знать о том, что я — бывший вояк Войска Польского.

— О-о! — загудело несколько голосов. — У хлопа есть голова на плечах, знает, чем крыть.

— А меня ты помнишь? — уже миролюбиво спросил поручик. — Я Юзеф Чарнецкий.

Павел отрицательно покачал головой, сказал:

— Видеть вас не видел, потому что при дворе не служил. А слышать — слышал. Знаю, что был такой.

— Был и есть, — добавил кто-то из окружения Чарнецкого, но Юзек взглянул на него так, что тот сразу же сник.

— Жаль, — продолжал начатую игру Чарнецкий, — вроде бы и сельчане, а не знаем друг друга.

— Не знаем, — согласился Павел, он все еще прислушивался, угадывая, искал позицию, на которую следовало бы стать, чтобы не ошибиться. — Вы больше находились по Варшавам, как могли мы встречаться?

— Так, говоришь, не ведаешь, где брат? — возвратился к предыдущему разговору офицер и, получив утвердительный ответ, спросил: — Долго еще собираешься сидеть в Бережанах? Кто эта паненка, которая с тобой?

— Это моя жена, — сказал Павел. — А сидеть буду… — он в самом деле не знал, что ответить, поэтому перевел на шутку, — пока будет сидеться. — И улыбнулся.

— Он, наверное, ждет прихода Советов, — бросил один из присутствующих. — Ждет, чтобы освободили его.

Чарнецкий не прервал реплику, — наверное, она отвечала и его предположениям, — он лишь выжидательно уставился на Павла.

— Я уже сказал, — обиженно молвил Павел. — Я ни с кем не ищу общности, война осточертела мне, я хочу покоя.

По углам загудели, и Павел понял, что сболтнул лишнее… В конце концов, он точно так же мог быть среди них, этих вот вояков, потому что начинал вместе с ними — тогда, в тридцать девятом, в лесах под Копанем, когда отец встретил его и стыдил, наставлял на путь истинный. Мог, если бы не отступление, не бредовая идея «самостийности», которую так настырно заложили в его сердце вожди из ОУНа. Наверное, блуждал бы где-то по Рудницким и Налиборским пущам, где ныне базируется Армия крайова, молился бы какому-нибудь другому богу, ибо, видно, судьба когда-то зло посмеялась над ним и послала не в ту сторону, не с народом, а почему-то наоборот. Теперь он уже это понимает, понял, жизнь дала ему для этого достаточно и опыта и знаний.

— Покоя, пан вояк, ниц не будет, — промолвил после недолгой паузы Чарнецкий. — Сюда идут ковпаки [21] Партизанские соединения С. Ковпака. , а за ними Красная Армия.

— Но ведь… — начал было Павел, однако поручик прервал его.

— Все свободны, — обратился он к присутствующим и, когда те неторопливо вышли из помещения, закончил: — Никаких «но». Мы должны организовать отряды самообороны, не дать Советам завладеть кресами. Таков приказ Лондона. Надеюсь, тебе известно, что там наше правительство? [22] Во время второй мировой войны в Лондоне действовало бежавшее в 1939 году из Польши эмигрантское правительство, возглавляемое Сикорским. В 1942 году по приказу этого правительства сформированная в СССР польская армия под командованием генерала Андерса была, вопреки интересам польского народа, выведена на услужение Англии в Иран.

— Да. Но я хотел сказать, пан поручик, — почувствовав, что в нем заинтересованы, немного осмелел Павел, — что немцы усиливают репрессии против местного населения, в том числе и против поляков.

— Немцы сейчас интересуют нас меньше всего, — категорично ответил Чарнецкий. — Немцам теперь не до нас, они пройдут — и все, у них свои заботы. А мы должны стать преградой, не дать Советам возможности пустить корни на наших землях. — Он взял планшет, висевший на гвоздике, вбитом в дверной косяк, достал свернутую в несколько раз газетку, подал Павлу. — Вот, возьми, «Мысль панства». Там все сказано.